«МОСКОВСКИЙ ОБЩЕСТВЕННЫЙ НАУЧНЫЙ ФОНД А.И. Аврус ИСТОРИЯ РОССИЙСКИХ УНИВЕРСИТЕТОВ Очерки Москва ...»

Бывший ректор университета Г. И. Солнцев был призван на университетский совет, где ему задали 217 вопросов, и на основании записей в отобранных у студентов тетрадях, признанных крамольными, его изгнали из университета (в николаевские времена Солнцев успешно сделал чиновничью карьеру). Магницкий уничтожал и создавал в университете кафедры по своему произволу (так была изгнана геология и открыта кафедра конституции с обличительной целью), перемещал профессоров с одной кафедры на другую, не считаясь с их специальностью, заставлял читать их лекции по 6 предметам одновременно — от древней истории до математики, предлагал ученым являться к нему домой, чтобы обучаться хорошим манерам. В университетских документах летоисчисление велось не только от рождества Христова, но и от лета обновления университета. Один из современников характеризовал Магницкого, как внешне привлекательного человека, наделенного необыкновенным даром слова и большим умом, но, будучи на что-то обижен (в свое время был близким помощником М. Сперанского и вместе с ним попал в опалу), искажал и увеличивал до нелепости все правительственные меры; в душе либерал и вольнодумец, он преследовал всякую современную мысль и довел набожность до смешного ханжества.

Быт казанских студентов был перестроен по монастырским образцам, директору поручалось следить за поведением преподавателей и студентов не только в университете, но и дома. Результатом деятельности Магницкого явилось резкое ухудшение положения университета: лучшие профессора были изгнаны или ушли, кадров не хватало, некому было преподавать; за время Магницкого не было опубликовано ни одного научного труда, половина студентов признана неблагонадежной, а новых родители отказывались посылать учиться в Казань. Проверявший университет академик Г. Ф. Паррот в записке Александру I утверждал, что порядки в университете приведут к полной безнравственности. Проведенная в 1826 г. генералом Желтухиным ревизия обнаружила дезорганизацию университета из-за деятельности Магницкого, что привело к его снятию с поста.

В подражании Магницкому попечитель Петербургского учебного округа Рунич в 1821 г. повел наступление на местный университет. Началось с осуждения книги Куницына “Естественное право”, как содержавшей взгляды Руссо, и удаления самого автора, который был одним из популярных и образованнейших профессоров. Затем развернулся поход против всех политических и философских наук. Рунич обвинил ряд профессоров, что они читали лекции в духе, противном христианству, добился их осуждения на университетской конференции и изгнания. Вслед за ними были изгнаны и ушли почти все университетские профессора. Университет оказался в запустении, на ряде кафедр профессорами назначили людей без степеней и даже без высшего образования. Из-за нехватки профессоров были оставлены магистрами некоторые выпускники 1823 г., но и они подверглись вскоре разгрому. Рунича поддерживали министры: первоначально А.Н. Голицын, а затем и А.С. Шишков, позиция которого ясно видна из речи 11 сентября 1824 г.: “Науки полезны только в меру, излишества их, как и недостаток, противны истинному просвещению. Обучать грамоте весь народ, или несоразмерное число оного количества людей, принесло бы более вреда, нежели пользы. Главное в воспитании — правила и наставления в христианских добродетелях, а не знания”.

Только после отстранения Рунича в 1826 г. Петербургский университет начал восстанавливаться, но еще долгие годы он был лишен духа науки, особенно в гуманитарной области.

В Харьковском университете новые порядки не вводились в масштабах Казани и Петербурга, но и здесь был удален ряд профессоров, в результате их осталось 8 вместо положенных 28, установлены ограничения при выборе ректора и деканов, усилена цензура и запрещены многие старые издания, даже вышедшие по разрешению и при участии Екатерины II. По предложению харьковского попечителя МНП потребовало в 1824 г., чтобы каждый профессор представлял в совет подробный конспект лекций с указанием сочинений, которыми руководствовался. Без этого не разрешалось преподавать.

Московский университет пострадал менее других, ибо он был самый старый, самый крупный, имел уже определенные традиции, играл большую роль в жизни Москвы. Сказалась и известная оппозиционность московских верхов петербургскому чиновничеству. Но и здесь открыли кафедру богословия, перестали преподавать философию после смерти профессора Брянцева. В инструкции новому попечителю университета генералу Писареву в 1825 г. требовалось ужесточить порядок, усилить контроль над студенчеством. Но Московский университет сумел устоять и стал, по словам Герцена, “первый вырезываться из всеобщего тумана”.

За первую четверть XIX в. университетское образование в России сделало большой шаг, в первую очередь, в количественном отношении: вместо фактически одного, Московского, университета стало 7, а число студентов с сотни выросло до 3 тыс.

2.2. Университеты в николаевскую эпоху

Царствование Николая I в жизни российских университетов насыщено многими важными событиями, составляющими целую эпоху. С одной стороны, как отмечали многие современники, Николай I не испытывал уважения к университетам, особенно Московскому, из воспитанников которого вышло много видных декабристов (Никита и Александр Муравьевы, Сергей Трубецкой и др.). По воспоминаниям Н. И. Пирогова, Николай I, посетив Московский университет вскоре после восшествия на престол, был страшно рассержен, увидев написанную золотыми буквами фамилию декабриста Кюхельбекера на доске в зале университетского пансиона; в результате был смещен ректор, гражданский попечитель заменен военным. Царь подозревал в университетах очаги того свободомыслия, которое для него лично, как самодержца, было неприемлемо. Приехав в другой раз в университет, Николай I пошел сразу в студенческие комнаты, велел перетряхивать студенческие кровати и под одним тюфяком обнаружили тетрадь стихов Полежаева, который был отдан в солдаты. Вскоре после этого посещения ввели студенческие мундиры, что для бедных студентов было очень накладно.

Постоянно проявлялось стремление ограничить права и автономию университетов, органически вписать их в административно-бюрократическую систему страны, чтобы они не выделялись, не отличались по своим внутренним порядкам от других государственных учреждений. С этим связано желание изолировать университеты от проникновения либеральных западных идей, подчинить их духовную жизнь строгому следованию знаменитой уваровской формуле: “православие, самодержавие, народность”. (Хотя сам автор этой формулы, Министр народного просвещения С. С. Уваров, по словам известного историка С. М. Соловьева, “говорил о православии будучи безбожником, не веруя в Христа, о самодержавии — будучи либералом, о народности — не прочитав в свою жизнь ни одной русской книги, писавши постоянно по-французски или по-немецки”.) С другой стороны, Николай I, являясь человеком достаточно умным, понимал необходимость развития образования, в том числе и университетского, для России. Поэтому университеты продолжали существовать, вместо закрывавшихся открывались новые, были достигнуты значительные успехи в деле развития университетского образования, в ряде университетов началось формирование отечественных научных школ. Одновременно принимались меры по ограничению возможностей получения университетского образования представителями непривилегированных сословий. Такая двойственность в отношении к университетам просматривается в течение всего периода, о котором пойдет речь в настоящем параграфе.

Уже в 1826 г. российские университеты начинали преодолевать последствия погрома, учиненного Магницким, Руничем и иже с ними. После ревизий, проведенных в Казанском и Петербургском университетах, Магницкий был отправлен в ссылку, а Рунич устранен с должности попечителя и снят с поста в Министерстве. В 1828 г. после пожара университет из Турку был переведен в Гельсинфорс и стал именоваться Императорским Александровским, при этом российский император числился канцлером этого университета, фактически не входившего в российскую университетскую систему.

Самой сложной проблемой для университетов вновь стал вопрос о кадрах, ибо были разогнаны лучшие профессора. В Петербурге шли разговоры о преобразовании университета в педагогический институт, чтобы готовить преподавателей гимназий и профессоров. Академик Г. Ф. Паррот предложил провести коренное преобразование российских университетов, так как в настоящем виде они ничтожны и бесполезны из-за отсутствия хороших профессоров. Поэтому надо всех старых профессоров удалить и заменить новыми из русских. С этой целью следовало оставить в России только 3 университета: Московский, Казанский, Харьковский, в каждом из них отобрать по 32 лучших студента (по числу кафедр) и отправить их на 5 лет учиться в Дерпт, не пострадавший от погромов, а затем еще на 2 года в Германию. После их возвращения заменить всех старых профессоров. Идеи Паррота попали на подготовленную почву, и в 1828 г. в Дерптском университете был открыт профессорский институт, готовивший кадры для российских университетов, но в меньшем масштабе, чем предлагал Паррот. Кроме того, в октябре 1827 г. Николай I повелел отправить за границу 20 лучших студентов Петербургского университета для подготовки к профессорскому званию. Те из них, кто изучал философию и право, направлялись в Берлин, естественные науки — в Париж. Одновременно в Петербурге был вновь открыт Главный педагогический институт.

Достаточно высокий уровень преподавателей сохранился лишь в Московском университете, но и здесь, судя по воспоминаниям выпускников, на 3-5 хороших приходилось 15-20 слабых профессоров. И только в середине 30-х гг., когда в Россию возвратились посланные на учебу в Дерпт, Берлин, Париж, уровень преподавания и университетской науки значительно возрос.

В то время, как в большинстве российских университетов первое десятилетие николаевского царствования проходило под знаком возрождения после погрома первой половины 20-х гг., развитие Московского университета шло более спокойно, и это были годы, когда он превратился в один из центров общественной жизни всей России. В этом процессе особую роль сыграло студенчество, оказавшееся под сильным влиянием патриотических идей 1812 г. и освободительных идеалов декабризма.

Особенно подробно дошли до наших дней сведения о жизни Московского университета в первой половине 30-х гг., ибо в эти годы среди студентов были такие в будущем крупные деятели отечественной культуры, выдающиеся писатели, как Белинский, Герцен, Гончаров, Лермонтов, К. Аксаков, Станкевич и многие другие. Именно они задавали тон в студенческие годы, а в своих воспоминаниях высоко оценивали университетскую среду, студенческое братство. За 10 лет (1825 — 1835) в Московском университете сменилось три попечителя: генерал-майор Писарев стремился навести порядок, вводил обязательное ношение студенческой формы, князь Голицын, будучи по натуре человеком добрым и очень богатым, старался материально помогать университету, но сам бывал там очень редко, передав бразды правления своему помощнику графу Панину и инспектору Голохвастову, которые отличались формализмом, неоправданной строгостью и ненавидели университет; наконец, МУ повезло, когда попечителем стал граф Строганов, не имевший правильного образования и глубоких знаний, но понимавший необходимость науки, поддерживавший ученых и преподавателей, стремившийся, чтобы дворянские дети заканчивали университет. Строганов, являясь ровесником и личным другом Николая I, добился его примирения с МУ, что также благоприятно отразилось на университете.

Одни авторы воспоминаний считали, что в 20-30-е гг. в Московском университете лучше всего преподавались естественные науки, другие отмечали профессоров филологии, истории, права, среди которых было много сравнительно молодых, получивших европейское образование. В воспоминаниях воспитанников университета один и тот же профессор оценивался по-разному: так, Гончаров хорошо отзывался о лекциях профессора теории изящных искусств и археологии Н. И. Надеждина, который читал без всяких записей, сообщая массу сведений и по другим наукам, а К. Аксаков писал, что студенты вначале Надеждиным увлекались, а затем быстро разочаровывались. Примерно также они оценивали лекции по мировой литературе С. Шевырева: Шевырев читал интересно всю мировую литературу (Гончаров), первая лекция Шевырева очаровывала, но ненадолго (Аксаков). Более резкие оценки давал профессорам Герцен, слушавший курсы естественных наук: профессор математики Чумаков подгонял формулы, профессор химии Рейс случайно занял эту кафедру, так как его дядя, известный химик, не желая ехать в Россию, послал своего племянника; Г. Мягков, читая лекции по тактике, выкрикивал команды и т.д.

Несмотря на такие преподавательские кадры даже в Московском университете, атмосфера студенческой жизни была очень здоровой, значительная часть студентов хотела получить знания, чтобы лучше служить России. Поэтому много занимались самостоятельно, возникали студенческие кружки и общества, шли постоянные споры. Особое место в духовной жизни Московского университета играл в те годы кружок Н. В. Станкевича. К. Аксаков, который не сочувствовал направлению мыслей участников кружка, признавал, что он был явлением в жизни всей Москвы, что в нем господствовала свобода мысли, не давил ничей авторитет, участники стремились познать чистую науку. Вообще, отмечал Аксаков, в его времена студенчество было на более высоком уровне, чем профессора, благодаря тому, что оно серьезно стремилось к знаниям. Произнося в “Былом и думах” слова благодарности Московскому университету, Герцен подчеркивал, что университет ему много дал, подтолкнул его развитие, завязал дружбу с однокурсниками, которая продолжалась долгие годы. В конце 30-х гг. Белинский посвятил МУ такие проникновенные слова: “...Московский университет — единственное высшее учебное заведение в России; он не знает себе соперников; у него есть история, потому что для него всегда существовало органическое развитие. В Московском университете есть дух жизни, и его движение, его ход к усовершенствованию так быстр, что каждый год он уходит вперед на видимое расстояние”.

На развитии университетского образования в России сказались события 1830-1831 гг. Так, из-за эпидемии холеры на несколько месяцев были прерваны занятия в МУ, в результате в 1831/1832 учебном году на первом курсе оказались и вновь поступившие, и не переведенные в прошлом году: таким образом возник один из самых выдающихся по составу студентов курсов (Герцен, Гончаров, Станкевич, Бодянский, К. Аксаков, Лермонтов и др.).

Очень интересные воспоминания об этом курсе оставил П. Ф. Вистенгоф, который, проучившись в МУ один год, как и Лермонтов, заканчивал через несколько лет Казанский университет и мог сравнить их порядки. В МУ лекции читались с 10 до 14 часов, они отличались монотонностью и бессодержательностью. Поэтому многие студенты их не посещали, вели светскую жизнь, проваливались на экзаменах, так как профессора требовали ответов дословно по тексту лекций. В университет надо было являться в форменных сюртуках (двубортный с металлическими желтыми пуговицами) и темно-зеленой фуражке с малиновым околышем. Кроме того, имелась парадная форма: однобортный темно-зеленый суконный мундир с фалдами, малиновым стоячим воротником и двумя золотыми петлицами, треугольная шляпа и гражданская шпага без темляка.

20-30 % студентов составляли казеннокоштные, которые жили в общежитии на всем готовом, но по окончании должны были несколько лет провести на государственной службе. Университетская полиция строго следила за формой студентов, их внешним видом и поведением. Основным видом наказания было помещение в карцер, но применялись и другие: так, помощник попечителя граф Панин приказал обрить наголо 2 студентов, отрастивших бороды.

В Казанском университете, вспоминал Вистенгоф, все было миниатюрнее, чем в Москве, но порядки более строгие, за всем следил сам попечитель М. Н. Мусин-Пушкин, имевший солдафонские замашки. Студентов обязали носить форму и вне университета, по субботам и перед праздниками посещать университетскую церковь и вели учет их проступкам. Беспощадно преследовали бороды, усы, баки, длинные волосы. Сам попечитель ходил на все экзамены и задавал студентам вопросы.

В 1831 г. закрыли власти Виленский и Варшавский университеты, так как многие их воспитанники и студенты были активными участниками польского восстания 1830-1831 гг., а подчиненный Виленскому университету Волынский лицей перевели сначала в Житомир, а затем в Киев. На его базе правительство решило открыть университет — умственную крепость вблизи военной — с целью подавить дух польской национальности и слить его с общим русским духом (С. С. Уваров). По указу Николая I от 8 ноября 1833 г. в Киеве создавался университет в составе юридического и философского факультетов. Для университета был введен временный устав, сильно отличавшийся от устава 1804 г. Он действовал до 1842 г. Этот устав значительно ограничивал университетскую автономию и усиливал вмешательство чиновников в университетские дела. В связи с нехваткой кадров большая часть кафедр была замещена учителями лицея, преподавателями Киевской духовной академии и гимназии. Даже физику преподавал профессор из Духовной академии. Лучше дело с преподавателями обстояло на юридическом факультете, где оказалось много выпускников зарубежных университетов. Состав преподавателей определил характер преподавания и устройство — они напоминали в первые годы гимназические.

На первый курс в 1833 г. было принято 62 студента, а к 1838 г. их число возросло до 267. Необычайно высок был % дворян среди студентов Киевского университета — около 90. Основную массу студентов и преподавателей составляли поляки, среди которых возникали конспиративные общества, имевшие часто антирусскую направленность. Борьба польских и русских элементов в Киевском университете продолжалась долгие годы, принимала нередко острые формы, что послужило причиной временного закрытия университета в 1839 г. и чистки его состава. Первым ректором Киевского университета был профессор МУ М. А. Максимович, который способствовал проникновению русского влияния, сохраняя при этом наилучшие отношения с польскими профессорами.

В последующие годы в Киевском университете святого Владимира был открыт медицинский факультет на базе закрытой Виленской медицинской академии, введена, по примеру Дерпта, доцентура для подготовки к профессорскому званию, разработан новый устав, существенно отличавшийся от устава 1835 г. для российских университетов.

Так как устав 1804 г. систематически нарушался, многие его пункты были отменены последующими царскими указами и правительственными распоряжениями, а часть явно устарела, то уже с конца 20-х гг. встал вопрос о принятии нового университетского устава. Министр народного просвещения С. С. Уваров считал, что новый устав должен быть проникнут духом его триединой формулы (православие, самодержавие, народность), в нем необходимо усилить надзор за университетами, не допускать к университетскому образованию молодежь низших сословий. Все это нашло отражение в “Общем уставе императорских российских университетов”, высочайше утвержденном 26 июля 1835 года” и включавшем 9 глав и 168 статей. Устав был предназначен для 4 университетов: Московского, Санкт-Петербургского, Казанского и Харьковского. По новому уставу университеты были освобождены от надзора за образовательными учреждениями в учебных округах, т. е. стали заниматься только своими внутренними делами. Университеты потеряли ряд судебных привилегий, возросла роль попечителя в управлении университетом, ибо теперь попечитель жил в университетском городе, постоянно присутствовал в университете, мог председательствовать в Совете, ему непосредственно подчинялось Правление университета, он назначал инспектора из гражданских или военных чиновников, мог приостановить любое решение Совета или ректора. Восстановлена была выборность ректоров и деканов, срок их полномочий увеличен до 4 лет, но ректор окончательно утверждался императором, проректор и деканы — министром. Функции Совета университета были ограничены, в основном, выборными делами. Совет с утверждения попечителя назначал ежегодно день для торжественного заседания университета, на котором с докладами выступали профессора, читались отчеты, провозглашались имена выпускавшихся с аттестатами студентов, им выдавались шпаги и дипломы на ученые степени действительного студента и кандидата наук.

Устав 1835 г. менял структуру университета: создавалось три факультета — медицинский, юридический, философский с двумя отделениями (физико-математическое и историко-филологическое), число кафедр увеличивалось до 53, впервые формировались кафедры русской истории, истории и литературы славянских наречий и некоторые другие. В каждом университете открывалась общеуниверситетская кафедра богословия, церковной истории и церковного законоведения для всех студентов греко-российского вероисповедания. Кроме лекторов по иностранным языкам, в университетах могли быть учителя рисования, фехтования, музыки, танца, а в Казанском и Харьковском — верховой езды.

Устав определял обязанности профессора, адъюнкта, студента, должностных лиц, особо подчеркивая соблюдение нравственных норм; хотя в уставе сказано было, что профессор должен иметь степень доктора, а адъюнкт, по крайней мере, магистра, но разрешалось во главе кафедры ставить экстраординарного профессора и даже кандидата, если нет достойного ординарного профессора. Очень четко были сформулированы обязанности профессора: должен полностью правильно и благонамеренно преподавать свой предмет, представлять данные о ходе и успехах наук, им преподаваемых, в ученом мире, участвовать в заседаниях Совета, факультетского собрания и Правления, если он туда избран. Профессор преподавал не менее 8 часов в неделю, в конце семестра устно проверял знания студентов. За неявку без законных причин на занятия у преподавателя удерживалась часть жалования, которое было увеличено у профессоров в 2,5 раза, а у адъюнктов — в 4 раза.

По новому уставу все, поступавшие в университет, сдавали экзамены; от них могли освободить только окончившего гимназию с хорошим аттестатом. Срок обучения был продлен на юридическом и философском факультетах до 4 лет, а на медицинском — до 5. Устанавливались каникулы: с 10 июня по 22 июля и с 20 декабря по 12 января. Студенты, отлично окончившие университет, могли сразу получить степень кандидата, а остальные допускались к экзамену на кандидата. Устав расширял административный надзор за студентами, обязывал их носить определенную форму. Хотя в уставе не было прямо сформулированных положений об ограничении доступа выходцев из низших сословий, но отмечалось, что университетское образование дает излишние в их жизни знания, чем обманываются надежды родителей и ожидания юношей. То, что не вошло в устав, отразилось в “Правилах испытаний для желающих поступить в университет”, принятых МНП в 1837 г.

Устав предусматривал, чтобы университет имел свою цензуру, свободно и беспошлинно выписывал из-за границы учебные пособия, зарубежная литература для университетов не подвергалась цензуре. Университеты получили право учреждать особые ученые общества для совместного изучения какой-либо науки, уставы которых утверждались министром.

Оценивая в целом устав 1835 г., можно отметить, что он уже сильно отошел от уставов западноевропейских университетов, что в нем запечатлены многие черты собственно российской системы. Он сыграл большую роль в успехах российского просвещения в последующее десятилетие.

Вслед за новым университетским уставом вырабатывалось Положение об испытаниях на ученые степени, которые входили в компетенцию университетов. В 1837 г. было введено краткое экспериментальное положение с многими неясностями, за что подверглось профессорской критике. В 1844 г. оно было заменено более подробным, соответствовавшим новой кафедральной структуре, введенной в университетах Уставом 1835 г.

Современники и исследователи отмечали, что десятилетие после принятия Устава 1835 г. было очень плодотворным для российских университетов. С. С. Уваров связывал это с внедрением в университетскую жизнь своей триединой формулы. Но, очевидно, были другие обстоятельства, обеспечившие успехи университетов. Среди них можно отметить: упорядочение внутри университетской жизни в связи с принятием устава, изменение профессорского состава после возвращения из европейских университетов и Дерпта большой группы молодых, талантливых и широко образованных преподавателей, создание первых солидных научных школ в российских университетах, переход к преподаванию большинства предметов на русском языке и т.д.

Изменения, происходившие в стенах университетов, сказались на их авторитете в обществе: возросло число студентов с 2 тыс. в 1836 г. до 4 тыс. в 1848 г., в том числе в Киевском университете более чем в 3 раза (с 203 до 663), в Московском — почти в 3 раза (с 441 до 1168) и т. д., повысился удельный вес среди студентов выходцев из дворянской и чиновничьей среды, укрепились связи университетов с обществом (чтение публичных лекций, сотрудничество МУ с Малым театром, активное участие многих профессоров в издании художественно-публицистических журналов, проведение открытых диспутов при защитах диссертаций и т.п.)

Известный российский ученый, академик Ф. Буслаев, учившийся в Московском университете в 1834-1838 гг., вспоминал, что новый период в истории университета начался с появления молодых профессоров, получивших образование за границей: на юридическом факультете это были Крылов, Баршев, Редькин, позднее — Лешков, на историко-филологическом — Печерин, Крюков, Чивилев, позднее -Меньшиков, Бодянский, Грановский, на медицинском — Анке, Армфельд, Иноземцев, Филомафитский, на физико-математическом — Драшугов, Спасский и др. Произошла и смена попечителя и инспектора, вместо князя Голицына и Голохвастова появились граф Строганов и Платон Сергеевич Нахимов (родной брат известного адмирала), при которых в университете были достаточно либеральные порядки, во всяком случае карцер пустовал. Расширилась материальная база университета за счет открытия новых кабинетов: минералогии, сравнительной анатомии сельского хозяйства, улучшения оборудования физического кабинета и Музея натуральной истории, пополнения библиотеки современной литературой, слияния Московской медико-хирургической академии с медицинским факультетом. Расширение числа кафедр и увеличение профессорского состава позволило ввести в 1837 г. специализацию студентов с 3-го курса физико-математического отделения и 4-го курса историко-филологического. В университете появились первые научные школы: зоологическая, созданная К.Ф. Рулье, славистов во главе с О. М. Бодянским.

Особую роль в жизни Московского университета сыграл в 30-40-е гг. Т.Н. Грановский. Выпускник Санкт-Петербургского университета, он был послан от Московского университета в Германию для подготовки к профессорскому званию. Здесь он основное время провел в Берлинском университете, слушал лекции по истории и философии Вердера, Ранке и др., увлекся историей средних веков и решил подготовить курс лекций по этому предмету. В 1839 г. Грановский начал читать в МУ лекции по истории средних веков сразу на 2 факультетах: для юристов и для филологов. Кроме того, он выступал с публичными лекциями, которые собирали огромную аудиторию, горячо их воспринимавшую. У Грановского был слабый голос, но в аудитории стояла такая тишина, что каждое слово проникало в души присутствовавших, позволяло им зримо представлять прошлое, ощущать себя участником исторических событий. Публичные лекции Грановского, — говорил Чаадаев, — имеют историческое значение: они тесно связывали московское общество с университетом, а университет с общественной жизнью. Большим событием стала защита Грановским магистерской диссертации: актовый зал университета был переполнен, появление Грановского, его выступления, ответы встречались громкими аплодисментами, выступавших против него Бодянского и Шевырева освистали, а Грановского восторженно проводили до экипажа. После этого диспута попечитель сделал выговор деканам факультетов, запрещены были аплодисменты на диспутах, на них стали допускать только студентов старших курсов.

Обучавшиеся в 30-40-х гг. в Московском университете отмечали, что студенты много внимания уделяли занятиям, стремились получить знания. Недельная нагрузка составляла от 18 часов на 1-м курсе юридического факультета до 45 часов на 5 курсе медицинского. Лекции читались с 9 до 14 часов в больших аудиториях, где собиралось по 200 и более человек. Как только аудитория открывалась, в нее врывались студенты, чтобы захватить место поближе к кафедре. Некоторые оставляли на занятом месте фуражку, и тогда оно было неприкосновенно, оставленную же тетрадку могли смахнуть. Большинство профессоров читали самостоятельные курсы, их приходилось записывать дословно, ибо литографированных лекций еще не было.

В середине 30-х гг. казеннокоштные жили в студенческом общежитии, занимавшем верхний этаж старого здания МУ. Здесь было 15 номеров, в которых размещалось 100 медиков и 50 с философского факультета. Подъем был в 7 утра, в 8 — чай с булками, в 14,5 — обед, после которого в номерах занимались до 20 часов (ужин), в 23 часа — отбой. Спать шли в дортуары в правом крыле здания. Между номерами и дортуарами имелась большая комната для бритья, умывания и т.п. На этаже был небольшой кабинет, где находился суб- инспектор, следивший за поведением студентов.

В Казанском университете в 30-40-е гг. уровень преподавания резко возрос, особенно по математическим и естественным наукам. Прежде всего следует отметить, что усилиями окончившего университет в 1833 г. Н.Н. Зинина зародилась школа химиков-органиков, существующая на высоком уровне непрерывно до сегодняшнего дня (небывалое явление в истории мировой науки), питомцы этой школы преподавали химию во всех остальных российских университетах.

Харьковский университет, преодолев трудности 20-х гг., добился определенного прогресса, способствовал просвещению украинского дворянства, подготовил много образованных людей. Известный историк Н.И. Костомаров, учившийся в 30-е гг. в Харькове, выделил 4 категории студентов:

1. богатые сынки, жившие на пансионе у профессоров и стремившиеся любым способом получить диплом, что было не трудно при общей продажности;
2. молодые люди, которым диплом нужен был для службы, они учились порядочно, но без любви к науке, это были медики и будущие чиновники;
3. молодые люди, действительно занимавшиеся наукой, увлекавшиеся философией, будущие учителя гимназий;
4. не настолько богатые, чтобы жить у профессоров, и не настолько трудолюбивые и даровитые, чтобы заниматься наукой.

Большое влияние на студенчество имели молодые профессора М.М. Лунин (всеобщая история) и А.О. Валицкий (греческая словесность). Н.И. Костомаров отмечал, что лекции Лунина отличались богатством содержания и критическим направлением, они возбудили у Костомарова любовь к истории. Другой выпускник ХУ М.П. Де-Пуле подчеркивал, что Лунин оказывал большое влияние не только на университет, но и на весь город, записи его лекций хранились в семьях и через десятилетия. В Харьковском университете, — отмечал один из окончивших, — сложился особый тип студента — идеалист с сентиментальным оттенком. Он мечтал о деле, но не принимался за него. Все вырождалось во фразерство, в неумение взяться за серьезное дело.

Санкт-Петербургский университет в 30-40-е гг. не блистал кадрами профессоров, среди его выпускников тех лет немногие прославили себя на ниве науки и культуры. К тому же в университете сильно возросло число студентов из аристократических семей, которым университетский диплом нужен был для престижа или карьеры. Не случайно, что именно в СПУ в 30-е гг. сложились единственные в истории российских университетов студенческие корпорации, по примеру немецких и Дерптского университетов. Таких корпораций было две:Рутения — для русских и Балтика — для прибалтийских немцев. На основе традиций Дерпта были разработаны уставы корпораций, отличавшихся друг от друга цветом и фуражками. Основное внимание корпорации уделяли дружеским пирушкам, дуэлям, строгому соблюдению корпоративных правил, находясь вдали от учебной и общественной жизни. Один из студентов СПУ, входивший в корпорацию Рутения, вспоминал, что по утрам корпоранты занимались уроками фехтования и научились хорошо владеть оружием. Хотя корпорация была невинной студенческой забавой, начальство очень боялось ее существования. Поэтому приходилось конспирировать, брать псевдонимы, тайно носить корпоративные знаки. В русской корпорации, в отличие от немецких, самым большим почетом пользовались не дуэлянты и умевшие пить, а морально выдержанные, умные, эрудированные студенты.

В целом поступательное развитие российских университетов до середины 40-х гг. стало тормозиться во второй половине 40-х гг., и этот процесс особенно усилился в связи с начавшимися в 1848 г. революционными событиями в Западной Европе. Правительственные круги России и сам император видели в университетах опасные очаги свободомыслия и приложили большие усилия, чтобы ограничить их деятельность. Ходили слухи о предстоявшем полном закрытии университетов, в связи с чем С. С. Уваров в 1849 г. инспирировал появление статьи профессора Давыдова в защиту университетов. Уваров получил запрос от Бутурлинского комитета, как могла такая статья быть пропущена цензурой (дело в том, что цензура подчинялась тогда министру народного просвещения). Это вынудило Уварова уйти в отставку, и долго искали нового министра. Получив в январе 1850 г. докладную записку товарища министра П.А. Ширинского-Шихматова, в которой доказывалось, что университетское преподавание должно быть поставлено так, чтобы впредь все положения и науки были основаны не на умствованиях, а на религиозных истинах в связи с богословием, император заявил: “Чего же нам еще искать министра просвещения? — Вот он найден”. Так стал министром народного просвещения человек, о котором говорили, что его назначение не только шах, но и мат просвещению. И действительно, в годы управления министерством Ширинского-Шихматова университеты России понесли большие потери.

Поворот в университетской политике начался уже с 1846-1847 гг. и связан был с событиями в Киевском и Харьковском университетах, где обнаружили конспиративные студенческие организации поляков и украинцев. Императорскими указами эти университеты были подчинены генерал-губернаторам, отменялись многие университетские свободы, сокращалась выборность, усиливался полицейский надзор. Часть прогрессивных профессоров была уволена, некоторые ушли в другие сферы деятельности, сократился приток крупных ученых из-за рубежа.

В Киевском университете генерал-губернатор Бибиков повел наступление на польский язык, насильственно внедрял русский, а большинство студентов и профессоров были из западных губерний, говорили в основном по-польски. Постепенно общественная жизнь в университете замирала, русские студенты уделяли, в большинстве своем, внеучебное время игре на биллиарде, картам, посещению публичных домов. Польские же студенты перенесли свою политическую деятельность в подполье.

С началом революционных событий в Европе меры, принятые в Киевском и Харьковском университетах, начали распространяться и на другие. Запрещены были командировки за рубеж для подготовки к профессорскому званию и прекратилось приглашение в российские университеты зарубежных профессоров, что резко ограничило контакты с мировой наукой. Количество студентов в университетах не должно было превышать 300 человек, и поэтому прекратили прием на всех факультетах, кроме медицинского, студентам которого был запрещен переход на другие факультеты. В результате общее число студентов в российских университетах снизилось с 4, 5 тыс. в 1848 г. до 3 тыс. в 1853 г. Особенно сократилось их количество в Санкт-Петербургском университете, где не было медицинского факультета. Прекратилось преподавание многих теоретических предметов, в первую очередь, философских, остались только логика и психология, читать которые поручалось профессорам богословия. Сами философские факультеты были раскассированы, их заменили историко-филологические и физико-математические.

Вокруг университетов сложилась тревожная обстановка. Так, Н. Г. Чернышевский в одном из писем в Саратов в начале 1849 г. сообщал, что слышал разговоры о закрытии всех университетов, кроме С.-Петербургского и Московского, а проф. Никитенко слышал о проекте учреждения вместо этих двух университетов корпусов для подготовки дворян к государственной службе. Один из крупных государственных деятелей тех лет Д. Бутурлин предлагал закрыть все университеты.

Принимались меры к изменению социального состава студенчества. С этой целью повышена была плата за обучение и ограничивался прием не дворян. На докладе, представленном НиколаюI в январе 1850 г. “О принятии в университеты преимущественно молодых людей, имеющих право на вступление в гражданскую службу”, император начертал — исполнить. А в докладе речь шла о том, что выходцы из низших сословий, получая университетское образование, поступали на государственную службу и добивались дворянства, не имея большей частью никакой недвижимой собственности, слишком много мечтая о своих способностях и знаниях, и поэтому гораздо чаще делались людьми беспокойными и недовольными существовавшим порядком вещей. Автор доклада просил императорского позволения, чтобы в университетах при приеме в студенты отдавалось предпочтение тем, кто на основании законов имел право на вступление в гражданскую службу (дворяне, купцы 1-й гильдии и т.п.). Молодые люди других сословий могли обучаться на богословском факультете в Дерпте, а на остальные факультеты поступать, если там оставались места после приема дворян.

Выборы ректоров университетов были заменены их назначением министром с утверждением императором. Главной обязанностью ректора и деканов стал надзор за преподаванием. Каждый профессор должен был представить декану подробную программу курса с указанием используемой литературы, ее утверждали на факультетском собрании и ректор. Декан обязан был следить за точным соответствием лекций программам и докладывать о любом отступлении.

Новые требования резко понизили уровень преподавания. Устрялов, учившийся в 1852-1856 гг. в Санкт-Петербургском университете, вспоминал, что многие профессора читали одни и те же лекции из года в год, а так как у студентов были теперь литографированные тексты, то они по ним следили. На экзаменах требовали заучивания текста, часто без понимания его смысла. Логику юристам читал профессор богословия Райковский так, что ни профессор, ни студенты не были в состоянии уяснить себе, о чем идет речь. Поэтому на экзамен студенты приходили, не заглядывая в записи лекций, и отвечали, что Бог на душу пошлет. Большинство получили пятерки. В связи с нехваткой преподавателей возникали совершенно неожиданные курсы: так, юристам прочитали лекции о строительном искусстве. Бывший в те годы попечителем СПУ Мусин-Пушкин имел ограниченное образование, пришел в университет с военной службы и стремился ввести в университете аракчеевскую дисциплину путем наказаний. Он ежедневно бывал на лекциях, проверял их посещаемость, пересчитывал число пуговиц на студенческих сюртуках, следил за длиной стрижки и т.п.

В связи с Крымской войной в российских университетах была введена военная подготовка, желавшим студентам предлагали поступать на военную службу, где их через 3 месяца производили в офицеры. После 6 часов лекций еще 3 часа уделялось военным занятиям: лекциям по артиллерии, фортификации, маршировке.

Меры правительства в отношении университетов сказались не только на уровне университетского образования, но и на гимназиях: в них сократился приток преподавателей с университетским образованием, прекратилось преподавание греческого языка и меньше стало латыни, что затрудняло выпускникам гимназий поступление в университеты.

Наиболее заметным событием университетской жизни в середине 50-х гг. было празднование 100-летия Московского университета. Программа юбилея утверждалась еще в 1851 г. Николаем I, был создан комитет по подготовке во главе с ректором А.А. Альфонским. Юбилейные издания готовились под руководством проф. Шевырева, который написал и книгу по истории МУ. Праздничные торжества начались утром 12 января 1855 г. богослужением в университетской церкви, в 19 часов в круглом актовом зале открылось торжественное заседание, зачитали царский рескрипт, прослушали речь ректора и доклад Шевырева о столетней истории университета, выступление С. М. Соловьева “Благодарное воспоминание об Иване Ивановиче Шувалове”.

Актовый зал был переполнен, многие выпускники стояли в проходах, в открытых дверях, даже не попали в зал. Шумно приветствовали любимых профессоров, особенно Грановского. 13-14 января в университете проходили торжественные обеды, а на квартирах профессоров и выпускников многочисленные частные собрания и встречи.

Если в целом в царствование НиколаяI произошли качественные сдвиги в развитии университетской системы в России, то количество университетов даже сократилось, а общее число студентов осталось без изменений. Поэтому можно считать, что происходил определенный застой в развитии университетов.

Глава 3. Изменения в университетах России
во второй половине XIX века

3.1. Российские университеты в эпоху буржуазных реформ

О

бычно новый этап в развитии российских университетов связывают с вступлением на престол Александра II. Однако факты свидетельствуют о том, что уже в последний год царствования Николая I начались определенные изменения в отношении к образованию в целом, и университетам в частности. Был создан Комитет по преобразованию учебных заведений под руководством Д. Блудова. В 1854 г. назначен новый министр народного просвещения С. С. Норов (брат декабриста), который совместно со своим неофициальным советником А. В. Никитенко (профессором СПУ и либеральным цензором) представили царю доклад о необходимости улучшить положение университетов. Если в 1854 г. Николай I не разрешил праздновать 50-летие Казанского университета, то в 1855 г. 100-летие МУ отмечалось торжественно, и царь по этому случаю прислал университету Благодарственную грамоту. Кроме того, в 1854 г. после многолетнего перерыва разрешено было увеличить прием в некоторых университетах, но только на медицинских факультетах.

С началом правления Александра II процесс перемен ускорился, постепенно отменялись наиболее стеснительные запреты предыдущих лет. Уже в 1855 г. были сняты ограничения по приему студентов, с 1856 г. вновь отправлялись выпускники в зарубежные университеты для подготовки к профессорскому званию, восстановлены права университетов по выборам ректоров и деканов, с 1859 г. разрешено выписывать книги из-за рубежа без цензуры, с 1860 г. возрождались прежние кафедры философии, государственного права и открывались новые в соответствии с требованиями времени. В короткий срок обозначился быстрый рост числа студентов университетов, за 8 лет в среднем в 2 раза, а в СПУ — в 3,5 раза. Происходила быстрая смена состава преподавателей, профессорский состав обновился почти на 50% за 1855-1862 гг., особенно на юридических факультетах. На кафедрах появилось много молодых профессоров, в том числе и из числа считавшихся политически неблагонадежными, подвергавшихся ссылке и т.п. Так, на кафедру русской истории СПУ был избран Н. И. Костомаров, только что вернувшийся из ссылки и сменивший консервативного Устрялова. Кафедру истории российской словесности возглавил 27-летний А.Н. Пыпин (двоюродный брат Н.Г. Чернышевского), на юридическом факультете СПУ появились К. Кавелин, В. Д. Спасович и т.д. В эти годы старое соперничество Московского и Санкт-Петербургского университетов продолжалось, но если в предшествовавшие годы пальму первенства держал МУ, то теперь она переходила к СПУ.

В воспоминаниях студентов, учившихся во второй половине 50-х гг. в российских университетах, отразились перемены тех лет: постепенная перестройка студенческой жизни, изменения преподавательского состава, отмена ряда ограничений для студенчества. Разрешено было носить форму только в университете, а затем и это стало необязательным. Студенческие кружки интересовались только внутриуниверситетскими делами: диспуты, споры, обсуждения, коллективные читки, совместная подготовка к экзаменам. Собираясь вместе, студенты, в основном,пили чай и пели лирические песни. И первые студенческие сходки в университетах в конце 50-х гг. были посвящены академическим вопросам: выпуску сборников студенческих работ и т.п. Только примерно с 1859 г. политические проблемы, особенно в связи с готовившимися реформами, стали привлекать внимание студенчества. Этому способствовало активное участие многих профессоров, в первую очередь СПУ, в различных правительственных комиссиях и комитетах по разработке проектов реформ. Фактически впервые в истории России знания ученых были востребованы правительством при выработке нового политического курса.Особое внимание в университетах вызывала крестьянская реформа, абсолютное большинство преподавателей и студентов выступали против крепостного права.

Произошла коренная смена лиц, возглавлявших университеты, попечители из военных были заменены гражданскими чиновниками, а попечителем Киевского университета стал выдающийся хирург, профессор Н. И. Пирогов (первый случай в истории российских университетов). В качестве ректоров появились молодые талантливые ученые: Киевский университет возглавил 34-летний профессор Бунге Н. (в будущем министр финансов России), Казанский — 32-летний проф. химии А.М. Бутлеров. Решающим влиянием в СПУ пользовался проф. Кавелин К., избранный деканом юридического факультета. Киевский и Харьковский университеты были освобождены из-под опеки генерал-губернаторов.

В интересных воспоминаниях Пантелеева Л.Ф. много страниц посвящено жизни студенчества СПУ в 1858-1861 гг. Автор показывает рост авторитета университета в обществе, появление на юридическом и историко-филологическом факультетах большого количества молодых профессоров, которые изменили всю атмосферу в университете (Костомаров, Пыпин, Стасюлевич, Павлов, Спасович и др.). Лекции Костомарова по русской истории отличались свежестью мысли, с ними в аудиторию ворвался живой народ. Профессор Кавелин стал неформальным лидером университета, был очень близок к студентам, которые его уважали за честность, прямоту, либеральные взгляды.

Постепенно втягивались студенты в общественную жизнь, налаживались взаимоотношения с поляками, которые составляли почти треть студентов СПУ и держались обособленно от русских. Новым явлением в жизни университета было появление большего количества записавшихся вольнослушателями и даже совсем посторонних на лекциях, наконец, в зимний семестр 1860 г. в аудитории юридического факультета появилась первая женщина, а к концу второго семестра женщины были на лекциях на всех факультетах, в некоторых аудиториях их было столько же, сколько и студентов. Кавелин добился решения университетского совета о позволении женщинам посещать лекции, затем этому последовали и другие университеты, кроме Московского, где большинство профессоров высказались против.

В середине XIX века проблемы дальнейшего развития университетского образования достаточно широко обсуждались в Европе. Идеи Гумбольдта о соединении в университетах науки и образования начали распространяться за европейские пределы, первоначально в США, Канаду, позднее в Японию. Были они, как мы уже отмечали, восприняты и в России. Но в эти годы возникла и получила определенное распространение, прежде всего в Великобритании, идея либерального католического университета, разработанная кардиналом Ньюменом при создании университета в Дублине. Суть этой идеи — университет должен развивать интеллект студента, воспитывать из него джентльмена, отсюда главное внимание гуманитарным наукам, философии; занятия наукой, исследовательская работа — совсем другое, для этого нужен иной тип преподавателя и иной тип учебного заведения. И хотя идеи Ньюмена не получили широкого распространения за пределами Великобритании, где они были восприняты в Оксфорде, Кембридже, Дублине, но в дальнейших дискуссиях об университетах они сыграли большую роль. Одновременно с идеями Ньюмена в Англии получили хождение идеи утилитаристов, которые провозглашали, что образование нужно всем и должно приносить пользу. Они видели в университетах агентов по распространению передового научного знания. Под влиянием их идей открылся Лондонский университет, доступный для всех желавших. В нем широко преподавались естественные и прикладные науки, что отличало его от большинства английских университетов.

В ходе проводившихся в России в 60-е гг. преобразований проблемы развития университетов занимали не последнее место. Реформы Александра II нуждались в резком увеличении числа образованных людей, серьезных переменах в сфере народного просвещения. Не случайно поэтому стал вопрос о существенных изменениях в университетах, о разработке нового университетского устава. И в официальных документах правительства, и в выступлениях профессоров в печати отмечались основные проблемы, требовавшие решения. Они сводились к расширению университетской автономии, свободе преподавания, увеличению прав профессорской коллегии, улучшению материальной базы, повышению заработной платы преподавателей и т. д. Министр народного просвещения Головнин в своих “Записках для немногих” отмечал главные недостатки российских университетов к началу 60-х гг.: 1. Нехватка хороших профессоров, отсюда многие кафедры незамещены или на них случайные люди; 2. Равнодушие ученых сословий к интересам их университетов и науки вообще — результат того, что профессора отстранены от управления университетами и обременены материальными заботами; 3. Излишняя множественность изучаемых студентами предметов, что сказывалось на глубине знаний и приводило к снисходительности на испытаниях; 4. Скудость учебных пособий университетов, что не позволяло им идти вровень с западноевропейскими.

Дискуссия по университетскому вопросу началась фактически с 1856 г., когда в СПУ приступили к разработке проекта нового университетского устава, который создавался при активном участии Кавелина и был готов в феврале 1858 г., а затем отослан в министерство, где застрял на 3 года, и только в 1861 г. были получены отзывы на него от Московского и Киевского университетов. Очевидно, министерство считало проект слишком либеральным, предлагаемые в нем меры несвоевременными и поэтому не торопилось с его обсуждением. Петербургский проект предлагал усилить власть выборного ректора, передать все учебные и научные дела в ведение факультетских собраний, выделить университетских преподавателей из общей бюрократически-чиновной иерархии, разрешить студентам свободное посещение лекций, отменить приемные и переводные экзамены, оставить только докторскую степень и защиту одной диссертации без экзаменов и т.д.

Пока в кабинетной тиши обсуждались будущие судьбы университетов, в них самих проходили существенные перемены. Студенчество все активнее втягивалось в общественное движение, в политическую жизнь. Возникали конфликты с преподавателями, одних обшикивали и вынуждали покидать аудитории, других встречали и провожали аплодисментами, не всегда заслуженными. Попытки попечителей и ректоров справиться со студентами потерпели неудачу; тогда была создана правительственная комиссия по проверке МНП, которая осудила деятельность министра Ковалевского Е.П. за либерализм и вынудила его в 1861 г. уйти в отставку.

В окружении Александра II предлагались разные меры по усмирению студенчества, в том числе и перенесении университетов в уездные города, где легче будет вести за студентами надзор. В результате долгих споров император принял предложение графа Строганова С.Г. о преобразованиях в университетах, которые вели к превращению их в учебные заведения для имущих и благонадежных. Осуществить это было поручено новому министру народного просвещения адмиралу Е.В. Путятину, издавшему 21 июля 1861 г. Циркуляр, запрещавший студенческие организации, сокращавший число освобождаемых от платы за обучение. За нарушение дисциплины полагалось наказание, вплоть до исключения из университета. Профессора и преподаватели должны были продемонстрировать свою благонадежность.

Циркуляр вызвал недовольство в университетах, осенью 1861 г. возникли студенческие волнения, особенно сильные в Петербурге и Москве, состоялись манифестации и демонстрации, носившие часто политический характер. Против студентов бросили войска, пожарных, жандармов, начались аресты. СПУ открыли с месячным опозданием, но студенты не посещали лекции, рвали студенческие книжки с путятинскими правилами. Половина студентов СПУ была арестована и уволена из университета. 20 декабря 1861 г. Александр II распорядился закрыть СПУ впредь до пересмотра университетского устава

Из Петербурга волнения перекинулись в другие университеты, особенно сильны они были в октябре 1861 г. в Москве, где имели место стычки с полицией и массовые аресты. Московские профессора неодобрительно отнеслись к студенческим волнениям, считали необходимым продолжать занятия, и это привело к быстрому затуханию движения.В меньших размерах студенческие волнения прошли в Киеве, Харькове и Казани, но Казанский университет тоже временно был закрыт. Министр Путятин писал шефу жандармов, оценивая студенческое движение,: “С некоторого времени студенты под влиянием некоторых профессоров стали смотреть на университеты не как на учебные заведения для высшего образования, но как на учреждения, в коих должны вырабатываться идеи о лучшем управлении государством, а на себя самих — как на деятелей, призванных играть роль в политическом существовании России”.

Студенческое движение оказало влияние на общую обстановку в России, инициировало процесс подготовки и проведения реформ не только в академических сферах, вызвало определенные кадровые перемены: министром народного просвещения был назначен А. В. Головнин (сын известного мореплавателя), отличавшийся умеренно либеральными взглядами, заменили петербургского генерал-губернатора, управляющего III-м отделением е.И.в. собственной канцелярии, полицмейстера Санкт-Петербурга.

В связи с временным закрытием СПУ студенты и преподаватели организовали “вольный университет”, доступный всем желавшим учиться и управляемый студенческими депутатами. Это был первый опыт создания подобного вуза в России. Открылся “вольный университет” 30 января 1862 г. в помещениях Городской думы и училища св. Петра. 27 лекторов безвозмездно читали в этом университете публичные лекции и целые курсы, в среднем в неделю получалось 36 лекций, за которые была установлена плата: одна лекция 25 коп., полный курс — 1-2 рубля, неимущие студенты от платы освобождались. Многие лекции, особенно историков Костомарова и Стасюлевича, отличались либерализмом. Поэтому за “вольным университетом” постоянно наблюдало III-е отделение, а после ареста и высылки проф. Павлова за лекцию о 1000-летии России в марте 1862 г. университет прикрыли.

В начале 60-х гг. в университеты пришло новое поколение студентов, более раскованных, смелых, не только активно участвовавших в общественной жизни, но и внесших впоследствии большой вклад в развитие российской и мировой науки. Именно в эти годы в университетах учились Сеченов И.М., Ключевский В.О.

Воспоминания А. Ф. Кони, В. О. Ключевского и других позволяют восстановить картины студенческой жизни в Московском университете в начале 60-х гг. В 1861 г. лекции в МУ начались 1 сентября. Студент должен был к этому сроку заплатить 25 руб. за первое полугодие, получить вид на жительство в полиции, входной билет и расписание лекций в ректорате. Университетские курсы настолько отличались от гимназических, что даже названия многих были непонятны для медалистов московских гимназий. На младших курсах читались общие лекции для студентов разных факультетов. Так, лекции проф. Буслаева по русской словесности слушали совместно юристы и математики, они относились к числу обязательных. Обычно лекции читались с 9 утра: две или три сорокаминутные без перерыва, затем часовой перерыв и еще 2-3 лекции. К 14 часам обязательные лекции заканчивались и начинались факультативные по выбору.

Во время часового перерыва студенты бегали перекусить “под скрипку”, в маленькую пирожковую во дворе дома, где на вывеске была скрипка. Здесь, стоя, одетые, они поглощали городские пироги с рисом, мясом, вареньем, только что выпеченные, по 5 коп. за пару.

Количество студентов уменьшалось от курса к курсу, и уже на втором курсе в 1862 г. у филологов только 1 студент слушал латинский язык. Проф. Петров, преподававший санскритский язык, на первой же лекции заявлял, что заинтересован в возможно меньшем числе студентов, старался, чтобы их оставалось 2-3 человека, с которыми он готов был заниматься сколько угодно.

А. Кони, начинавший учиться в 1861 г. на физико-математическом факультете СПУ, в связи с его закрытием поступил в 1862 г. на 2-й курс МУ, но уже юридического факультета. Из профессоров, преподававших специальные дисциплины, он отмечал Б. Чичерина, Н. Крылова, К. Победоносцева, прекрасно читавшего курс гражданского судоустройства. Из профессоров других специальностей он особенно хвалил С. М. Соловьева, лекции которого по истории России посещали многие студенты разных факультетов. Очень живой портрет знаменитого историка дал его ученик Ключевский, начавший слушать лекции Соловьева в 1863 г. на третьем курсе. Сергею Михайловичу было тогда 42 года. Высокий и полный, в золотых очках, с круглыми и пухлыми чертами лица, без бороды и усов, он шел немного раскачивавшейся походкой к кафедре, а затем в течение 40 минут с закрытыми глазами, в низком регистре своего немного жирного баритона, читал лекцию, которая была всегда импровизацией, заставлявшей студентов размышлять. У него была гармония мысли и слова, лекции легко записывались, но Соловьев не хотел издавать своих лекций.

Под влиянием студенческого движения, выступлений профессоров с конца 1861 г. вновь поднялся вопрос об университетской реформе, о принятии нового университетского устава. В МНП была создана комиссия под председательством С.С. фон-Брадке (попечитель Дерптского округа), в которую вошли попечители и их помощники, профессора всех университетов. Комиссия разработала проект устава университета, переданный на широкое обсуждение не только в России, но и за рубежом. Министерство собрало все отзывы на проект, все предложения от российских университетов и зарубежных ученых (особенно активно откликнулись немецкие) и отправило в 1862 г. К. Кавелина за границу на несколько месяцев для изучения опыта тамошних университетов.

Одновременно на страницах многих журналов и газет развернулась жаркая дискуссия о судьбах российских университетов. Н.И. Пирогов в ряде статей ставил вопрос о серьезных преобразованиях в университетах: широкая автономия, существенное повышение зарплаты профессоров (в одном из министерских документов тех лет отмечалось, что профессору для сносного существования необходимо иметь зарплату в 3-4 тысячи рублей в год, а получал ординарный профессор тогда 2 тыс.), учитывая при этом, в первую очередь, личные заслуги и талант преподавателя, а не занимаемую должность, введение штатного доцентства для подготовки профессоров, строгое соблюдение конкурсной системы, чтобы отбирать действительно достойных. Сравнивая российские университеты с европейскими, Николай Иванович Пирогов писал: “наш университет отличается совершенно от средневекового английского тем, что он нисколько не церковный, не корпоративный, не общественный, не воспитательный. Наш университет похож только тем на французский, что в него внесен — и еще сильнее и оригинальнее — бюрократический элемент; но он не есть еще департамент народного просвещения, как французский, и факультеты в нашем еще не лишены так взаимной связи, как в том. Наконец, наш университет еще менее похож на германский, который ему служил образцом, потому что в нем нет самого характеристичного: полной Lehr — und Lernfreiheit и стремления научного начала преобладать над прикладным и утилитарным”. Пирогов отмечал, что некоторые особенности российских университетов необходимо сохранить в ходе их реформирования.

Д. И. Писарев в большей статье “Наша университетская наука” (1863 г.) подверг резкой критике все университетское образование, заявил о полном отрыве университетов от реальной жизни и видел выход в введении полной самостоятельности студентов, в разрешении им посещать только интересующие их лекции, в отказе от специализации, деления на факультеты, экзаменов, дипломов и т.п. Писарев считал, что нужна реформа школьного образования, в основу которого поставить естественные науки, а историю, географию, классические языки совсем снять, тогда на основе самостоятельности студентов университеты сами себя реформируют. Г. Елисеев, Г. Благовестов, Н. Чернышевский в “Современнике” и “Русском слове”, критикуя университетскую систему в целом, отрицали возможность ее реформирования при существовавшем строе и поэтому не выдвигали позитивной программы реформы.

В ходе дискуссии о судьбах университетов на первый план выдвинулись вопросы: что такое университет, какова его роль в обществе, чему учить в университете и кого оттуда выпускать, взаимоотношения университетов и властных структур и т.д. Профессор И. Бабст писал: “Решим сначала: что такое наши университеты — школы ли, где за хорошее учение и добропорядочное поведение дают чины, где приготовляются люди для государственной службы, или это высшее учебное заведение, всем открытое, с полной свободой преподавания, без которой немыслимо развитие науки, с полной свободой учения и выбора предметов занятий, без чего немыслимо строгое занятие наукой”. Спектр взглядов по этим вопросам был очень широк, но все сходились в одном: университетам нужно самоуправление, уменьшение власти попечителей, расширение полномочий совета и профессорской коллегии. Министр Головнин отмечал, что были и такие предложения, которые тогда не могли быть включены в устав: отмена чинов у преподавателей, чтобы они искали ученые степени и славу, а не чины; отмена чинов оканчивающим, чтобы они поступали в университеты не ради карьеры; иметь по каждому предмету несколько лекторов, чтобы студенты могли выбирать, и т. п.

Отзывы иностранных ученых и общественных деятелей на проект реформы были переведены на русский язык и изданы отдельной книгой в 1863 г. Публиковались книги и статьи отечественных ученых, побывавших в зарубежных университетах (И. К. Бабст “От Москвы до Лейпцига”, серия статей К. Кавелина), наиболее положительно оценивался опыт немецких университетов, но указывались и их недостатки. Таким образом, обсуждение будущего российских университетов приобрело невиданный размах, усилило интерес общественности к университетским проблемам и оказало заметное влияние на окончательный проект устава. Следует отметить, что университетские преобразования оказались проведенными сразу вслед за крестьянской реформой, ранее всех остальных реформ этой эпохи.

Окончательный проект устава готовился ученым комитетом Главного правления училищ МНП с привлечением широкого круга специалистов. С 27 июня по 31 октября 1862 г. состоялось 18 заседаний комитета, обсудивших все предложения и выработавших текст, который был рассмотрен в начале 1863 г. в особом совещании сановников и министров. После этого проект прошел экспертизу в министерстве юстиции и был одобрен общим собранием Государственного Совета. 18 июня 1863 г. император в Царском Селе утвердил университетский устав, ознаменовавший начало нового этапа в истории российских университетов.

В принятом уставе 1863 г. не были учтены многие предложения, поступавшие в ходе дискуссии, он носил в значительной степени компромиссный характер, но две основные идеи проведены достаточно последовательно: сосредоточение в университетах вопросов науки (общественное мнение осознало, что преимущество Западной Европы, прежде всего, в развитии науки, а источник и опора науки — университеты) и устранение регламентации, особенно в нравственных вопросах, которые были внесены уставом 1835 г. В официальной записке МНП, разосланной в университеты в связи с утверждением устава 1863 г., подчеркивалось: “Наука читается в университетах для науки, и самое свойство разных отраслей человеческого знания служит основанием разделения университетов на факультеты. Университетское преподавание может принести истинную пользу тем, которые ищут в храме науки только науку, т.е. знание, а не идут туда движимые материальными, спекулятивными побуждениями. Посему все искусственные приманки вредны для университета, ибо наполняют аудитории его несвойственными оным слушателями, а из этого следует, что университеты должны бы стоять вне всякой категории чинов”.

Устав 1863 г. состоял из 12 глав, в которых подробно перечислялись права университетов в целом, факультетов, преподавательской и студенческой корпораций. Университеты получили достаточно широкую автономию, права попечителей были урезаны, они не должны были вмешиваться в повседневную жизнь университетов. Зато были расширены права Совета, ректора, избираемого Советом на 4 года из университетских профессоров и утверждаемого императором, факультетских собраний, был восстановлен университетский суд, который избирался Советом из 3 профессоров и 3 кандидатов, при чем 1 проф. и 1 кандидат обязательно должны были быть с юридического факультета. Университеты получили очень важное право утверждать в ученых степенях. Намного расширилось количество кафедр и штатных единиц на 4 факультетах, на историко-филологическом стало 11 кафедр с 12 профессорами и 7 доцентами, на физико-математическом — 12 кафедр с 16 проф. и 3 доц., на юридическом — 13 кафедр с 13 проф. и 6 доц., на медицинском — 17 кафедр с 16 проф. и 17 доц., на факультете восточных языков (только в СПУ, где не было медицинского факультета) —9 кафедр, 9 проф., 8 доц., 4 лектора. Кроме того, в университетах была кафедра богословия и по 4 лектора для преподавания итальянского, французского, немецкого и английского языков.

Для наблюдения за студентами Совет избирал из своей среды проректора или инспектора из чиновников, в помощь им назначались субинспектора и секретарь по студенческим делам. Принимали в университет с 17 лет, без вступительных экзаменов для окончивших успешно гимназию. Студент подписывался о соблюдении университетских правил, ношение формы отменялось, вне стен университета студент становился подвластен полиции. Не допускалось создание студенческих организаций. Переход студента с курса на курс стал возможен только через испытания, кончавшие университет с хорошими оценками и представившие диссертации получали степень кандидата, а окончившие удовлетворительно и не представившие диссертации удостаивались звания действительного студента. Была ликвидирована категория казеннокоштных студентов и вводились стипендии для нуждавшихся, за лекции взималась плата, устанавливавшаяся университетами (в среднем 40-50 руб. в год).

По новому уставу четко была проведена синхронизация ученых степеней и должностей: “Никто не может быть ординарным или экстраординарным профессором, не имея степени доктора по разряду наук, соответствующих его кафедре. Для получения звания доцента надлежит иметь, по крайней мере степень магистра; приват-доцентами же могут быть и кандидаты, представившие диссертации по тому отделению факультета, в котором они намерены преподавать”. Однако осуществить это соответствие на практике не удалось.

Согласно новому уставу университеты получили больше самостоятельности в решении кадровых вопросов, ибо теперь Совет и факультетские собрания выбирали профессоров, отправляли за границу лучших выпускников для подготовки к профессорскому званию, с этой же целью почти на всех кафедрах вводилась доцентура. Зарплата ординарного профессора была повышена до 3 тыс. руб. в год, штатного доцента — до 1,5 тыс. Все университеты поступали под особое покровительство императора и именовались императорскими, они освобождались от многих пошлин и налогов, имели свою печать, могли приобретать недвижимую собственность, открывать типографии и книжные лавки.

Давая общую оценку уставу 1863 г., следует отметить, что, во-первых, он восстановил университетскую автономию, способствовал определенному прогрессу университетов как центров науки и образования; во-вторых, расширились права профессорской коллегии, улучшилось материальное положение профессоров, что содействовало привлечению в их ряды талантливой молодежи; в-третьих, складывалась достаточно стройная система подготовки университетских кадров; в-четвертых, университеты получили теперь право сами утверждать в ученых степенях. В то же время надзор властных структур за университетами в значительной степени сохранился, так как права попечителей были сформулированы крайне нечетко. Студенчество осталось в прежнем положении, не получив желаемых прав. Поэтому не прекратились студенческие беспорядки. Так что можно считать, что устав 1863 г. явился компромиссом между либеральными веяниями 60-х гг., прежними университетскими порядками и стремлениями бюрократических петербургских кругов. Отсюда неудовлетворенность всех и желание внести в устав изменения. Либеральные авторы, приветствуя новый устав, отмечали его половинчатость, консерваторы критиковали его за уступки общественности, революционно-демократические деятели и их органы печати восприняли новый устав резко отрицательно. Хотя правительственный лагерь приветствовал устав, но уже вскоре начались наступления на университетские права в замаскированной форме: МНП рассылало в университеты циркуляры, предлагая разработать и ввести в действие правила внутреннего распорядка, еще более урезавшие права студентов и нарушавшие Устав 1863 г.

Десятилетие после принятия устава оценивается многими исследователями и современниками как одно из наиболее продуктивных в истории российских университетов. Особенно успешно развивался СПУ, где сосредоточились крупнейшие российские ученые: математики, химики, юристы, филологи. Университетские профессора стали основой преподавательского корпуса открывшихся в 1878 г. высших женских курсов (бестужевских), работавших по университетской программе. В феврале 1869 г. было торжественно отпраздновано 50-летие СПУ, и с этого времени традиционно отмечали 8 февраля годовщину университета, отбрасывая все, связанное с Академическим университетом.

В эти годы появились 2 новых университета: Новороссийский в Одессе, открытый 1 мая 1865 г. на базе ришельевского лицея, и Варшавский русский, созданный в 1869 г. с целью усилить русское духовное влияние в польских губерниях, ибо Киевский университет с этой миссией не справился. Варшавский университет имел свой устав, ректор и инспектор назначались из русских, преподавание и делопроизводство велись на русском языке. Устав Варшавского университета во многом предвосхитил Устав российских университетов 1884 г. Организовать университет в Одессе предложил Н. И. Пирогов в 1856 г., но тогда не нашлось денег. Вскоре появилась возможность открыть университет в Николаеве, что вызвало сильное волнение в Одессе. Оба проекта были представлены в Государственный Совет и Александру II, который высказался за Одессу.

Появление новых университетов, увеличение числа кафедр и количества штатных единиц на них остро поставили вопрос о подготовке профессорских кадров, не хватало 250 преподавателей со степенями: в Киевском университете отсутствовала треть профессоров, в СПУ вместо 51 профессора и 24 доцентов работало 34 профессора и 16 доцентов, в Казанском университете из 58 профессоров и 31 доцента (по штату) имелось 25 профессоров и 8 доцентов. Хуже всего с кадрами было на историко-филологических факультетах, наиболее благоприятная обстановка — на медицинских факультетах, где больше всего приглашалось зарубежных профессоров. Чтобы преодолеть это состояние с кадрами, было послано за границу в 1862-1866 гг. 100 “профессорских стипендиатов”, на их подготовку казна ассигновала 800 тыс. руб., это была беспрецедентная в истории российских университетов акция, давшая неплохие результаты, ибо среди посланных оказались И. Мечников, Н. Ковалевский, М. Авенариус, А. Потебня, В. Герье, В. Сергеевич, Н. Таганцев и другие, в будущем крупные деятели отечественной науки. Кроме того, началось создание аспирантуры при российских университетах (хотя сам термин “аспирант” вошел в обиход только в 80-е гг., а первоначально их называли “профессорскими стипендиатами”). В 70-е гг. уже абсолютное большинство профессоров готовилось в российских вузах: в 1870 г. 51 из 67, в 1876 г. 79 из 91 и т. д.

Принятые меры позволили к середине 70-х гг. значительно улучшить состояние с преподавательскими кадрами в университетах: за 1863-1874 гг. получили докторские и магистерские степени более 780 человек по университетским кафедрам, в результате в 1875 г. в 6 российских университетах из 321 профессора и доцента 264 окончили отечественные университеты, более 80% из них были в возрасте до 50 лет. По числу защищенных магистерских и докторских диссертаций в 60 — 70-е гг. лидировал Петербургский университет. Однако общее число профессоров в российских университетах оставалось намного меньшим, чем в примерно равных по числу студентов западноевропейских университетах (например, 120 в Берлинском и около 50 в Московском).

В 60-70-е гг. возрастала роль университетов как научных центров, при них открылось большое количество ученых обществ: за 1868-1873 гг. их число возросло с 10 до 20. Так, при СПУ в 1868 г. открылись Естествоиспытательное и Химическое общества, в 1872 г. — Физическое, при МУ возникло Московское математическое общество. На заседаниях обществ обсуждались актуальные научные проблемы, заслушивались доклады о достигнутых результатах, нередко имевших мировое значение. Общества выпускали журналы со статьями крупных ученых, информацией об успехах российской и мировой науки.

Повышение научного потенциала университетов проявилось в создании большего количества школ, получивших международное признание. Так, в СПУ возникла блестящая математическая школа (академик П. Чебышев и его ученики — А. Марков, А. Ляпунов и др.), первая в России школа физиологов во главе с И. М. Сеченовым, менделеевская химическая школа (А. Бутлеров, Н. Меншуткин), в Московском университете создал школу физики А. Г. Столетов, который 30 лет заведовал соответствующей кафедрой и передал ее другому крупнейшему ученому П. Н. Лебедеву. Химия в МУ была в загоне до появления В. В. Марковникова в 70-е гг., основавшего свою школу. Эти же годы отмечены расцветом науки и в молодом Одесском университете, где одновременно работала большая группа крупных ученых: И. И. Мечников, В. О. Ковалевский, Н. А. Умов, Н. И. Андрусов, Л. С. Ценковский, И. В. Яглич и др.

Именно в 60-70-е гг. сложилась система исторического образования в российских университетах. В отличие от Западной Европы, где исторические науки обычно входили в состав философского факультета, у нас были образованы историко-филологические факультеты, и историческое образование получалось в тесной связи с филологическим, на 1-2 курсах слушались одни и те же предметы, специализация начиналась на 3 курсе. Сложилась устойчивая номенклатура исторических кафедр, отраженная в Уставе 1863 г. Сформировалась традиция российских университетов — профессора читали авторские общие курсы, что заставляло студентов мыслить, приучало к самостоятельному анализу. Спецкурсы обычно читались приват-доцентами и доцентами, которые таким образом выносили на аудиторию результаты своих будущих диссертаций. Семинарские и спецсеминарские занятия появились у историков только в 70-е годы, одним из инициаторов явился проф. всеобщей истории Московского университета Герье. Посещение семинаров первоначально не было обязательным, на них ходило по несколько человек, часто с разных курсов и проводились они в большинстве случаев прямо на квартирах преподавателей. Для привлечения студентов к научной работе ежегодно на факультетах предлагались темы медальных сочинений. Сочинение, удостоенное золотой медали, приравнивалось к диссертации на степень кандидата наук, что давало возможность автору получить в дальнейшем профессорскую стипендию в своем университете (для специалистов по отечественной истории) и за границей (для занимавшихся всеобщей историей).

В пореформенное время продолжался рост численности студентов университетов, и в 1880 г. их было уже более 8 тысяч. Менялся состав студенчества, больше стало нуждавшихся в стипендиях, зарабатывавших на жизнь. Так, в Казанском университете в начале 70-х гг. всего 28% студентов могли существовать на свои средства, а в Одесском число нуждавшихся доходило до 80%. Для ряда категорий студентов вводились специальные стипендии. Так, в 1863 г. установили 150 стипендий для бывших студентов СПУ, которые учились в других университетах и приготовлялись к учительскому званию. Для студентов, занимавшихся славянской филологией, в 1862 г. были учреждены стипендии Кирилла и Мефодия. Их могли получать по 4 студента в Московском, С.-Петербургском, Казанском, Харьковском и Киевском университетах (240 руб. в год).

Гиляровский В. в одном из своих очерков описал жизнь студентов МУ 60-70-х гг. Большинство их происходило из провинциальной бедноты, ютилось в “Латинском квартале” между двумя Бронными и Палашевским переулком, где находилось два больших заброшенных дома дворян Чебышевых, в которых студенты снимали комнаты, в большинстве случаев одну на 4. Один из этих домов именовался “Чебышевская крепость” или Чебыши, другой — кратко, но выразительно “Ад”.

В 70-е гг. студенты ходили без формы, наиболее радикальные отпускали длинные волосы, нахлобучивали на глаза широкополые шляпы, иногда одевали очки и плед через плечо.

Самым знаменательным днем в жизни Московского университета было 12 января — Татьянин день. Толпы студентов ходили в этот день по Москве до поздней ночи, ездили, обнявшись втроем, вчетвером, на одном извозчике, горланя песни. И полиция в этот день студентов не арестовывала. 12 января утром проходил торжественный акт в университете, после чего студенты вываливались на Б. Никитскую и толпами, распевая Gaudeamus, двигались к Никитским воротам и Тверскому бульвару в излюбленные свои пивные. Зарядившись в пивных, уже с пением Дубинушки студенты спускались на Трубную площадь и направлялись в роскошный Эрмитаж, хозяин которого француз Оливье отдавал свой ресторан для студенческой гулянки. Из ресторана предварительно уносилась дорогая мебель, ставились простые деревянные столы и табуретки, пол посыпался опилками, в буфете оставляли только холодные кушанья, водку, пиво, дешевое вино. Студенты шумно праздновали Татьянин день, произносились смелые речи. Непрерывно звучали тосты, дым стоял коромыслом. Приходили любимые профессора, восторженно встречаемые студенческой толпой. Все это длилось до позднего вечера.

В 60-70-е гг. российские университеты стали центрами самой страстной и бурной политической жизни, основная масса участников общественного движения тех лет или студенты, или недавно окончившие университеты. Одна из причин, толкавших студентов на участие в беспорядках, отсутствие у них всяких прав, лишение их любой возможности общения в университете во внеучебное время, постоянный контроль за ними полиции и университетской инспекции.