Поэзия озерной школы в контексте литературного развития в россии xix – начала хх века
На правах рукописи
РЯБОВА АННА АНАТОЛЬЕВНА
ПОЭЗИЯ «ОЗЕРНОЙ ШКОЛЫ» В КОНТЕКСТЕ ЛИТЕРАТУРНОГО РАЗВИТИЯ В РОССИИ
XIX – НАЧАЛА ХХ ВЕКА
10.01.01 – русская литература
Автореферат
диссертации на соискание ученой степени
кандидата филологических наук
Саратов – 2007
Работа выполнена в Государственном образовательном учреждении высшего профессионального образования «Саратовский государственный университет имени Н.Г.Чернышевского» на кафедре истории русской литературы и фольклора
Научный руководитель: доктор филологических наук
Жаткин Дмитрий Николаевич
Официальные оппоненты: доктор филологических наук, профессор
Овчинникова Любовь Владимировна
кандидат филологических наук, доцент
Бибина Ирина Владимировна
Ведущая организация: Московский государственный
областной университет
Защита состоится 13 марта 2008 г. в 16-00 час. на заседании диссертационного совета Д 212.243.02 в Саратовском государственном университете имени Н.Г. Чернышевского (410012, г.Саратов, ул. Астраханская, 83) в XI корпусе.
С диссертацией можно ознакомиться в Зональной научной библиотеке Саратовского государственного университета.
Автореферат разослан « 9 » февраля 2008 г.
Ученый секретарь
диссертационного совета Ю.Н.Борисов
Общая характеристика работы
Целью настоящего исследования является анализ процесса восприятия творчества английских поэтов «озерной школы» русской литературой XIX – начала ХХ века. В соответствии с целью исследования были поставлены следующие задачи:
- установить особенности восприятия русскими писателями XIX – начала ХХ в. произведений В.Вордсворта, С.Т.Кольриджа и Р.Саути, их созвучие событиям общественной и литературной жизни России;
- выявить реминисценции и традиции творчества английских поэтов «озерной школы» в произведениях русских писателей XIX – начала ХХ века;
- осуществить литературоведческий анализ русских переводов произведений В.Вордсворта, С.Т.Кольриджа и Р.Саути, осуществленных в XIX – начале ХХ в. В.А.Жуковским, А.С.Пушкиным, И.И.Козловым, А.Н.Плещеевым, Н.С.Гумилевым, Г.В.Ивановым, К.Д.Бальмонтом, В.А.Рождественским и др.
Актуальность исследования объясняется перспективностью для сравнительного литературоведения, базирующегося на выявлении фактов взаимодействия русской и зарубежной литератур, изучения русской рецепции творчества отдельных инонациональных писателей, основывающегося на фундаментальных трудах А.Н.Веселовского, В.М.Жирмунского, М.П.Алексеева, Н.И.Балашова, Ю.Д.Левина. В диссертационных исследованиях Л.Н.Душиной (1975), А.Г.Вакуленко (1990), Г.Г.Подольской (1999) содержатся значимые наблюдения над особенностями романтической баллады XIX в., представляющиеся особенно существенными в свете того, что поэты «озерной школы» получили известность в России прежде всего как авторы произведений балладного жанра. Отдельные вопросы поэтики и стиля В.Вордсворта, С.Т.Кольриджа и Р.Саути, роль фольклора в развитии их творчества, восприятие произведений «озерной школы» английской критикой XX в. в той или иной степени были рассмотрены в диссертационных исследованиях Е.И.Клименко (1956), Т.Ф.Стыбаевой (1978), А.В.Лашкевич (1983), Л.В.Федотовой (2007).
Вместе с тем следует признать, что русская рецепция творчества «озерной школы» до настоящего времени изучалась только фрагментарно. В частности, известны научные статьи Л.М.Аринштейна («Жуковский и поэма о 1812 годе Роберта Саути», 1987), В.М.Костина («Жуковский и Пушкин: К проблеме восприятия поэмы Р.Саути «Родриг, последний из готов», 1979; «Жуковский – читатель Р.Саути», 1984) и В.Л.Ромаш («Баллада Р.Саути «Суд божий над епископом» в школе», 1992), затрагивающие отдельные аспекты восприятия творчества Р.Саути В.А.Жуковским. Проблема «Поэты «озерной школы» и А.С.Пушкин» в разные годы затрагивалась в работах Н.В.Яковлева («Из разысканий о литературных источниках в творчестве Пушкина. Перевод Пушкина из поэмы Вордсворта «Экскурсия». Пушкин и Кольридж. Пушкин и Соути», 1926), С.В.Штейна («Пушкин и Кольридж: (К вопросу о происхождении стихотворения «Анчар»)», 1926), М.П.Алексеева («Русско-английские литературные связи (XVIII век – первая половина XIX века)», 1982), А.А.Долинина («К вопросу о «Страннике» и его источниках», 1987; «Из разысканий вокруг «Анчара»: Источники, параллели, истолкования», 2001), С.Векслер («О «Медоке» А. С. Пушкина», 1989; «Воссоздание испанского романса», 1992), А.Н.Гиривенко («Поэзия Роберта Саути в интерпретации Пушкина: Спорные вопросы рецепции», 1999), Д.Пирог («Природа и пейзаж памяти у Пушкина и Вордсворта», 2002) и была, в конечном итоге, глубоко рассмотрена в диссертационных исследованиях В.А.Сайтанова (1979) и Г.Ю.Шлейкиной (2006). О переводах И.И.Козлова из В.Вордсворта упоминается в диссертации Э.А.Веденяпиной (1972); об очевидном опосредованном влиянии С.Т.Кольриджа на М.Ю.Лермонтова фрагментарно писали Б.В.Нейман («К вопросу об источниках поэзии Лермонтова», 1915), И.Л.Андроников («Я хочу рассказать вам…», 1962), Л.М.Аринштейн («Романс» («Стояла серая скала на берегу морском...»), 1981).
Неизученным остается пласт русской рецепции творчества поэтов «озерной школы» во второй половине XIX в. Вместе с тем русские авторы, обращавшиеся к наследию «озерной школы», оставили свой существенный след в литературной истории, прежде всего – А.Н.Плещеев, И.З.Суриков, Я.К.Грот, Д.Е.Мин, Ф.Б.Миллер, А.А.Коринфский, Н.Л.Пушкарев. Немногочисленные переводы, осуществленные этими и другими русскими писателями, способствовали поддержанию интереса в России к творчеству «озерной школы» уже после ухода из жизни В.Вордсворта, С.Т.Кольриджа и Р.Саути.
Проблема восприятия наследия «озерной школы» русской литературой начала XX в., долгие годы остававшаяся лишь предметом косвенного внимания исследователей, в 1990-е гг. была пристально изучена Г.Г.Подольской, опубликовавшей две монографии и защитившей в 1999 г. диссертацию на соискание ученой степени доктора филологических наук «Английская романтическая баллада в контексте русской литературы первой четверти XX в. (С.Т.Кольридж, Р.Саути)». Однако даже появление обобщающей работы по вопросу восприятия писателями «серебряного века» произведений английских романтиков «озерной школы» никоим образом не закрывает тему. Г.Г.Подольская не затрагивает вопросов русской рецепции творчества В.Вордсворта. Кроме того, объектами внимания русских поэтов «серебряного века» были не только произведения писателей «озерной школы», созданные в жанре баллады, но также и их поэмы, небольшие лирические стихотворения. Осуществляя анализ переводов с английского, принадлежащих корифеям «серебряного века», Г.Г.Подольская оставляет несколько в стороне такие имена второго плана, как Д.Л.Майзельс и Н.А.Энгельгардт.
Таким образом, к настоящему времени можно говорить о наличии обобщающих работ по проблемам влияния «озерной школы» на творческую деятельность А.С.Пушкина и русских писателей «серебряного века». Вместе с тем материалы о преемственности традиций «озерной школы» у В.А.Жуковского, И.И.Козлова и М.Ю.Лермонтова достаточно разрозненны, а материалы по русской рецепции наследия «озерной школы» во второй половине XIX в. вообще не систематизировались и не изучались. В свете сказанного назрела настоятельная необходимость появления обобщающей работы, призванной целостно рассмотреть процесс эволюции восприятия произведений В.Вордсворта, С.Т.Кольриджа и Р.Саути русской литературой XIX – начала ХХ века, систематизируя разрозненные факты из работ предшественников и заполняя имеющиеся лакуны научного знания собственным исследовательским материалом.
Наблюдения и выводы диссертации не только углубляют понимание русской рецепции «озерной школы», но и могут использоваться при разработке вопросов поэтики и стиля В.Вордсворта, С.Т.Кольриджа и Р.Саути, жанровой специфики их основных произведений, остающихся во многом неразрешенными не только в русском, но и в зарубежном литературоведении. Это тем более актуально в свете заметного усиления внимания современных отечественных переводчиков к произведениям поэтов «озерной школы», выразившемся не только в появлении в последние годы многочисленных новых переводов, но и в издании уже в начале XXI в. авторитетных сборников С.Т.Кольриджа (2004) и Р.Саути (2006), в которых английские оригиналы приведены параллельно с лучшими русскими переводами.
Источниками для анализа послужили:
1) окончательные редакции, варианты и наброски произведений В.Вордсворта, С.Т.Кольриджа и Р.Саути на английском языке;
2) переводы произведений В.Вордсворта, С.Т.Кольриджа и Р.Саути на русский язык, выполненные и опубликованные в XIX – начале ХХ в.;
3) произведения русских писателей XIX – начала ХХ в., содержащие реминисценции и традиции творчества английских поэтов «озерной школы»;
4) литературно-критические публикации ХIX – начала ХХ в., осмысливающие произведения поэтов «озерной школы» и их влияние на литературное развитие в России.
Новизна работы заключается в том, что в ней впервые дается комплексный анализ процесса эволюции восприятия произведений В.Вордсворта, С.Т.Кольриджа и Р.Саути русской литературой XIX – начала ХХ века. С одной стороны, вся совокупность отмеченных фактов рассматривается в комплексном единстве, с учетом особенностей литературного развития в России XIX – начала ХХ в.; с другой стороны – анализ носит детальный характер, особенно в тех случаях, когда вводится в научный оборот новый материал, а также при систематизации и дополнении разрозненных работ предшественников. Автором диссертации предложено рассмотрение стихотворения И.З.Сурикова «Жалобы бедняков», прежде считавшегося оригинальным, в качестве перевода из Р.Саути («Complaints of the Poor»). Впервые осуществлен целостный анализ переводов произведений поэтов «озерной школы» на русский язык, выполненных в разные годы А.Н.Плещеевым, Д.Е.Мином, Я.К.Гротом, М.Праховым, Ф.Б.Миллером, Д.Л.Майзельсом, Н.А.Энгельгардтом, В.А.Рождественским. В работе систематизирован и благодаря этому иначе интерпретирован материал о восприятии произведений В.Вордсворта, С.Т.Кольриджа и Р.Саути в творчестве В.А.Жуковского, И.И.Козлова, М.Ю.Лермонтова, Н.С.Гумилева, Г.В.Иванова и др. Впервые установлен ряд важных семантических, стилистических, экспрессивных и иных различий между оригинальными произведениями поэтов «озерной школы» и их русскими поэтическими переводами. Таким образом, диссертационное исследование дает определённое пополнение научного знания в области сравнительного литературоведения, в изучении русско-западноевропейских литературных связей.
Теоретическая значимость исследования состоит в опыте многоуровневой систематики процессов восприятия творчества инонациональных писателей русской литературой XIX – начала ХХ века. Творчество «озерной школы» рассматривается в проекции на историю русской литературы, причем детально раскрывается процесс врастания произведений английских писателей, их поэтики, духовной ауры в широкий контекст литературного развития в России. Произведения русских писателей, впитавшие в себя творческие идеи английских предшественников, предстают более комплексными в стилевом и смысловом плане, нежели это считалось ранее, поскольку расширяется и углубляется эстетическая ретроспектива, явившаяся основой для авторской самореализации. Посредством обращения к вопросам диалектики и динамики литературного развития, творческой преемственности на уровне мотивов, образов, художественного языка и др., рассматриваемым в рамках определенного временного периода, удалось увидеть типологическую близость писателей, произведений и собрать материал, способствующий более полной реконструкции исторической поэтики русской литературы.
Достоверность выводов основана прежде всего на результатах детального анализа русской рецепции элементов художественной системы В.Вордсворта, С.Т.Кольриджа и Р.Саути, их идейно-эстетических представлений, а также на учете преемственной связи писателей с предшественниками и, в особенности, с авторами последующего времени. В этой связи представляется существенным учет реминисценций из произведений авторов «озерной школы», их традиций в русской литературе XIX – начала ХХ в., осуществленный в рамках диссертационного исследования.
Практическая значимость. Результаты исследования окажутся полезными при подготовке курсов лекций по истории русской литературы XIX – начала ХХ в., истории зарубежной литературы XIX в., при разработке спецкурсов и спецсеминаров, а также при историко-литературном, текстуальном комментировании произведений как самих поэтов «озерной школы», так и русских писателей, осуществивших художественные переводы из В.Вордсворта, С.Т.Кольриджа, Р.Саути и отразивших традиции английских предшественников. Представляется целесообразным использование результатов исследования при подготовке новых изданий избранных переводов произведений В.Вордсворта, С.Т.Кольриджа и Р.Саути. Материалы диссертации могут быть учтены в исследованиях по истории русского художественного перевода, исторической поэтике русской литературы, русско-английским историко-культурным и литературным взаимосвязям.
Методология работы основывается на достижениях отечественной литературной науки и критики XIX-XX вв., современного русского и зарубежного литературоведения. Используются научные подходы представителей ленинградской сравнительно-исторической школы (М.П.Алексеев, Ю.Д.Левин, В.Е.Багно, Р.Ю.Данилевский, П.Р.Заборов, Д.М.Шарыпкин и др.), установивших множественность влияний иноязычной культуры на русскую литературу, развивавшуюся в тесной связи с европейскими литературами. Автор диссертации полностью разделяет концепцию сравнительно-исторического рассмотрения литератур, согласно которой переводная литература включается в оригинальную литературу на ранних этапах ее развития. На методологию нашего исследования существенным образом повлияли основы научной концепции современного исследователя Ю.Д.Левина. В диссертации также используется опыт анализа взаимодействия русской и инонациональной литератур, имеющийся в работах Л.М.Аринштейна, В.Э.Вацуро, А.Н.Гиривенко, А.А.Долинина, Н.Я.Дьяконовой, А.А.Елистратовой, Д.Н.Жаткина, Э.М.Жиляковой, Е.И.Клименко, В.М.Костина, В.И.Кулешова, А.В.Лашкевич, Ю.В.Левченко, М.Л.Львовой, В.И.Маслова, А.Е.Махова, Б.В.Неймана, А.Н.Николюкина, Н.А.Петровой, Г.Г.Подольской, Б.Г.Реизова, В.А.Сайтанова, Н.А.Соловьевой, С.В.Тураева, А.В.Федорова, Г.Ю.Шлейкиной, С.В.Штейна и др.
Данное исследование в существенной мере опирается на фундаментальные труды А.Н.Веселовского, В.М.Жирмунского, Н.И.Балашова, что позволяет выявить характерные особенности поэтики произведений, раскрыть черты их национального своеобразия, понять специфику описания лирического персонажа и т.д. Были приняты во внимание исследовательские подходы Ю.М.Лотмана, Е.И.Клименко, Г.Г.Подольской, положения теории М.М.Бахтина о диалоге и «чужом слове». В процессе изучения закономерно использовались культурно-исторический, историко-генетический и историко-типологический подходы, а также элементы социально-психологического метода при воссоздании отдельных биографических реалий, что было нередко необходимо для объективного восприятия литературного текста. При развернутой литературоведческой интерпретации художественных текстов, обусловленной тематикой работы, использовались приемы проблемного, комплексного, компаративного анализа.
На защиту выносятся следующие положения:
1. Из всего творчества английских романтиков «озерной школы» русской литературе XIX – начала ХХ в. оказались наиболее созвучны балладные произведения, поэмы («Сказание о старом мореходе» и «Кристабель» С.Т.Кольриджа) и небольшие лирические стихотворения. Интерес к балладам представителей «озерной школы» сформировался в условиях становления русского романтизма, глубоко и поэтично раскрывавшего мир субъективных переживаний лирического героя. Первоначальное представление о писателях «озерной школы» как об авторах баллад, возникшее в России в 1820-1830-е гг., впоследствии укреплялось, свидетельством чему стало преимущественное обращение русских поэтов и переводчиков XIX – начала XX в. именно к балладам В.Вордсворта, С.Т.Кольриджа и Р.Саути, хотя эти авторы оставили существенное и весьма разнообразное наследие как в поэзии, так и в прозе.
2. Особое внимание русских переводчиков привлекла поэма С.Т.Кольриджа «Сказание о старом мореходе», по праву считающаяся одним из вершинных достижений «озерной школы». Вслед за Ф.Б.Миллером, который впервые познакомил русского читателя с поэмой С.Т.Кольриджа в 1857 г., к переводу этого произведения обращались Н.Л.Пушкарев, А.А.Коринфский, Н.С.Гумилев. У каждого из русских поэтов-переводчиков были, несомненно, свои причины обращения к «Сказанию о старом мореходе»: начиная с провозглашения необходимости искупления греха страданием и заканчивая стремлением показать бесконечность миров – как внешнего, так и внутреннего. Вместе с тем закономерной первоосновой обращения всех русских поэтов к «Сказанию о старом мореходе» можно считать неприятие ими заметно усилившихся со второй половины XIX в. индивидуалистических тенденций, которые вели человека к самоизоляции и внутреннему одиночеству.
3. Творчество поэтов «озерной школы» в первой половине XIX в. получило отражение в произведениях В.А.Жуковского, А.С.Пушкина, И.И.Козлова и М.Ю.Лермонтова. Основателем русской традиции перевода произведений английских поэтов-романтиков «озерной школы», прежде всего, баллад Р.Саути, является В.А.Жуковский, высоко ценивший их творчество. Отношение А.С.Пушкина к лейкистам эволюционировало в процессе творческого развития от неприятия до осознания их заслуг. Отрывки из произведений английских поэтов-романтиков в переводе А.С.Пушкина не являются, конечно, его наивысшими достижениями, но, бесспорно, они составили неотъемлемую часть пушкинского наследия и в определенной степени способствовали обогащению отечественной литературы характерными мотивами и образами. Произведения поэтов «озерной школы» оказали влияние на творческое развитие И.И.Козлова, которому принадлежат первые переводы из В.Вордсворта (баллада «Нас семеро», 1832) и С.Т.Кольриджа (эпиграф к стихотворению «Прощай» Дж.Г.Байрона, взятый из поэмы «Кристабель», 1823). Оригинальные находки С.Т.Кольриджа также использовались в произведениях М.Ю.Лермонтова, других поэтов первой половины XIX века.
4. Традиция переводов произведений поэтов «озерной школы» была подхвачена во второй половине XIX в. А.Н.Плещеевым, Д.Е.Мином, Ф.Б.Миллером, И.З.Суриковым, А.П.Доброхотовым, Я.К.Гротом, М.Праховым, Н.Л.Пушкаревым, А.А.Коринфским. Однако уровень значительной части переводов, осуществленных этими авторами, был недостаточно высок; им была свойственна русифицированная манера, не позволившая полноценно раскрыть художественные достоинства оригиналов. Вместе с тем эти переводы имели большое значение в плане приобщения значительной части русского общества к неизвестным ранее в России творческим достижениям представителей «озерной школы». Интерес к произведениям лейкистов получил отражение в художественном творчестве и эпистолярии Н.А.Некрасова, Л.Н.Толстого, А.П.Чехова, других русских писателей.
5. XX век, существенно повысивший требования к художественной точности перевода, внес сугубо филологический аспект в восприятие творчества поэтов «озерной школы», что доказывает сравнительно-сопоставительный, транслингвистический анализ оригиналов и переводов из В.Вордсворта, С.Т.Кольриджа, Р.Саути, выполненных в различные исторические периоды. Компаративный подход к оригиналам и переводам (от В.А.Жуковского до В.А.Рождественского) позволил установить, что особой точностью отличаются переводы произведений поэтов «озерной школы» Р.Саути и С.Т.Кольриджа, выполненные Н.С.Гумилевым и его учениками – Н.А.Оцупом, В.А.Рождественским, Д.Л.Майзельсом. Наиболее яркие переводы из В.Вордсворта были созданы в начале ХХ в. Н.С.Гумилевым, К.Д.Бальмонтом, Г.В.Ивановым, Н.А.Энгельгардтом.
Апробация работы. Результаты исследования были изложены в выступлениях на Международной научной конференции «Литература в диалоге культур – 5» в рамках Южно-российских научных чтений (Ростов-на-Дону, 2007), Международной научной конференции «Проблемы интерпретации художественного произведения» (Астрахань, 2007), IX Всероссийской научно-практической конференции «Вопросы современной филологии и методики обучения языкам в вузе и школе» (Пенза, 2007), Всероссийской научной конференции «Язык и культура в России: состояние и эволюционные процессы» (Самара, 2007), Всероссийской (с международным участием) научно-практической конференции «Проблемы диалогизма словесного искусства» (Стерлитамак, 2007), Всероссийской научно-практической конференции «Русский язык и проблемы межкультурной коммуникации в современном обществе» (Уфа, 2007). Основные положения диссертации нашли отражение в 12 публикациях, в том числе в журналах «Вестник Московского государственного областного университета», «Вестник Чувашского университета» и «Вестник Вятского государственного гуманитарного университета», входящих в перечень изданий, рекомендованных ВАК РФ.
Структура диссертации подчинена логике поставленных задач и включает в себя введение, четыре главы, заключение и библиографию.
Основное содержание работы
Во введении определяются цель исследования и связанные с ней задачи, обосновывается актуальность решения поставленных научных проблем, характеризуются источниковая база и степень разработанности вопроса. Далее отмечаются научная новизна, теоретическая и практическая значимость, методология работы и аргументируется достоверность выводов.
В главе первой («Поэзия «озерной школы» и русская литература первой половины XIX века (традиции и переводы)») рассматривается влияние творчества поэтов «озерной школы» на русскую литературу первой половины XIX века, получившее свое отражение в произведениях В.А.Жуковского, А.С.Пушкина, И.И.Козлова, М.Ю.Лермонтова.
В параграфе первом рассматривается деятельность В.А.Жуковского как переводчика произведений поэтов «озерной школы». В разные периоды своей творческой деятельности Жуковский перевел восемь баллад Р.Саути. В 1813 – 1814 гг. он обратился к балладам «Rudiger» («Радигер», 1797; в русском переводе – «Адельстан»), «The Old Woman of Berkeley. A Ballad, Showing How an Old Woman Rode Double, and Who Rode Before Her» («Старуха из Беркли. Баллада, в которой описывается, как одна старушка ехала на черном коне вдвоем и кто сидел впереди», 1799) и «Lord William» («Лорд Вильям», 1798; в русском переводе – «Варвик»). Эти баллады объединяет образ героя-грешника, который, вероятно, и привлек внимание Жуковского. При их переводе источниками вдохновения для русского поэта стали не только история, запечатленная в документах и преданиях и основанных на них произведениях, и сказочно-фантастический мир, восходящий к русскому и западноевропейскому народно-поэтическому и легендарно-религиозному художественному сознанию, но и таинственный мир человеческих чувств. При переводе баллады «Старушка» Жуковский изобразил могущество сатаны слишком отчетливо, и потому баллада была запрещена церковной цензурой как «пьеса, в которой дьявол торжествует над церковью, над Богом».
В 1814 г., задумывая создание эпической поэмы «Владимир», Жуковский предполагал ознакомиться с фантастической поэмой Саути «Thalaba the Destroyer» («Талаба-разрушитель»). В 1818 – 1821 гг. при переводе романтической трагедии Шиллера «Орлеанская дева» Жуковский читал поэму Саути «Joan of Arc» («Жанна д’Арк», 1796). В переводе Жуковского нет реминисценций из поэмы Саути, но многочисленные отчеркивания монологов и диалогов героев, пейзажных и батальных зарисовок в «Собрании сочинений» Р.Саути, которым пользовался поэт, указывают на его интерес к этой эпической интерпретации истории Жанны д’Арк. Поэма «Joan of Arc» стала первой крупной удачей Саути, и Жуковский называл ее образцовой. Р.Саути вернул эпическому сюжету о Жанне д’Арк его героический смысл, утерянный в связи с публикацией иронично-комической поэмы Вольтера «Орлеанская девственница».
В 1822 г. Жуковского заинтересовала эпическая поэма Саути «Roderick, the Last of the Goths» («Родрик, последний из готов», 1814). Он перевел 41 стих (моралистический зачин и описание мавританских войск на марше и стоянке). Но перевод остался неоконченным, возможно, в силу объема переводимого произведения (около 15000 стихов) или известного мнения А.С.Пушкина, считавшего поэму Саути не заслуживающей перевода. Фрагмент, переведенный Жуковским, не был напечатан при его жизни; полностью и набело он опубликован только в 1979 г. в статье томского исследователя В.М.Костина «Жуковский и Пушкин (К вопросу о восприятии поэмы Р.Саути «Родрик, последний из готов»)».
В 1831 г. Жуковский перевел пять баллад Саути: «Donica» («Доника», 1796), «God’s Judgement on a Wicked Bishop» («Суд божий над епископом», 1799), «Queen Orraca and Five Martyrs of Morocco» («Королева Урака и пять марокканских мучеников», 1803), «Mary, the Maid of the Inn» («Мэри, служанка постоялого двора», 1796), «Jaspar» («Джаспер», 1799). Две последние из названных баллад стали у Жуковского первыми разделами гекзаметрического триптиха-повествования нравоучительного характера «Две были и еще одна», третий раздел которого представлял собой перевод прозаического рассказа И.-П.Гебеля «Kannitverstan» («Каннитферштан»). Жуковский ввел пролог и связки между эпизодами и подчинил все повествование тону сельских идиллий Гебеля, проникнутых простодушием и сентиментальностью. Русский переводчик перенес действие из Англии в Германию, изменил имена, очень выразительно описал эпизоды сумасшествия Эми (Mary) и Каспара (Jaspar).
Перевод Жуковского «Суд божий над епископом» в стилистическом и ритмическом отношении отличается от подлинника, в нем много мелких отступлений. Кульминационный момент баллады (вторжение мышей в замок, где скрывался жестокий епископ) представлен у Саути блестящим шестистишием, где впечатление неизбежности нашествия создается путем нагнетания слов, указывающих множество направлений, по которым движутся мыши («внутрь, через, вниз, вверх, справа, слева, сзади, спереди, изнутри, снаружи, сверху, снизу»). Это создает впечатление неотвратимости божьего суда. Жуковский не сохранил в своем переводе ни размера, ни общего тона, ни количества стихов подлинника. Но в его стихах есть та характерная интонация, унылая и однотонная, которой нет в английском подлиннике, но которая так характерна для оригинального творчества русского поэта. Эта интонация вместе с отсутствующим у Саути, но принципиально важным для Жуковского эпитетом «неизбежные» и воплощает в себе мысль о всесилии судьбы и неизбежности божьей кары.
Баллада «Королева Урака и пять марокканских мучеников» в переводе Жуковского не так удачна, как «Суд божий над епископом», ввиду того, что христианство у русского переводчика являлось основой сформировавшихся взглядов и при этом носило в его восприятии возвышенный и несколько сентиментальный характер, от чего страдали живость изложения и историческая верность. Работая над переводом «Доники», Жуковский придерживался при описании главной героини своих представлений о женской красоте; ее любовь намного скромнее, чем в оригинале. В этой балладе также во многом утрачен морально-религиозный пафос английского оригинала.
Жуковский и Саути, являясь основоположниками романтического направления в национальных литературах, очень похожи в своем творчестве (в образной системе произведений, в стилистике, в эмоциональной тональности). Используя творческий опыт английского предшественника, Жуковский утвердил тот тип баллады, на который, главным образом, ориентировались авторы переводов и оригинальных баллад XIX в. Кроме того, Жуковский, очевидно, собирался переводить произведения другого представителя «озерной школы» В.Вордсворта, о чем свидетельствуют записи, содержащие имя Вордсворта, в книгах и тетрадях Жуковского, а также переписка Жуковского с Пушкиным.
Параграф второй посвящен традициям «озерной школы» в творчестве А.С.Пушкина. Обращение Пушкина к произведениям английских авторов, в т.ч. и представителей «озерной школы», происходило в 1821 – 1836 гг. на фоне устойчивого интереса русского поэта к европейским литературам и его стремления соотнести новую русскую поэзию с мировой, обогатив ее наивысшими достижениями национальных европейских литератур. Английскую поэзию Пушкин ценил даже больше, чем французскую. В 1822 г. в письме Н.И.Гнедичу он отмечал: «Английская словесность начинает иметь влияние на русскую. Думаю, что оно будет полезнее влияния французской поэзии, робкой и жеманной»; в 1823 г. великий поэт обращался в письме к П.А.Вяземскому: «Встань за немцев и англичан – уничтожь этих маркизов классической поэзии».
О поэтах «озерной школы» Пушкин узнал, вероятно, благодаря сатирическим оценкам Байрона. В примечании к первой песне поэмы Байрона «Дон Жуан» во французском переводе, по которому Пушкин знакомился с этим произведением, говорилось, что В.Вордсворт и С.Т.Кольридж, «не лишены ни воображения, ни поэтического таланта, но временами отличаются смешной глупостью». Пушкину, очевидно, была знакома заметка в «Московских ведомостях» (1827. Ч. 6. № 23. С. 345), содержавшая перечень имён авторов, представленных в антологии «The Living Poets of England» А.Пишо, т. к. в этом же номере было напечатано известное пушкинское стихотворение «Поэт» (с. 255 – 256). В статье Пушкина «<О поэтическом слоге>» («В зрелой словесности приходит время…», 1828) Вордсворт, Кольридж и Саути, упомянуты как поэты, чьи произведения «исполнены глубоких чувств и поэтических мыслей, выраженных языком честного простолюдима».
Стихотворение Пушкина «Сонет» («Суровый Дант не презирал сонета…», 1830), декларирующее правомерность существования жанра и демонстрирующее его широкий художественный потенциал при помощи беглого историко-литературного обзора, является свободным переложением сонета Вордсворта «Scorn not the Sonnet, Critic» («Не презирай сонета, критик», 1827) с опорой на французский перевод Сент-Бёва «Ne ris point des sonnets, critique moqueur!..». В 1833 г., желая поупражняться в английском языке, Пушкин перевел прозой начало поэмы Вордсворта «The Excursion» («Экскурсия» или «Прогулка», 1814).
Мотивы произведений Вордсворта «There is a pleasure in poetic pains» («Есть удовольствие в поэтических муках…», 1827), «Gipsies» («Цыганы», 1807), «Yes, it was the mountain Echo» («Да, это было горное Эхо», 1806), «September 1815» («Сентябрь 1815», 1815) и «September 1819» («Сентябрь 1819», 1819), встречаются в стихотворениях Пушкина «Поэту» («Поэт! не дорожи любовию народной…», 1830), «Цыганы» («Над лесистыми брегами…», 1830), «Эхо» (1831), «Осень» (1833), соответственно. В этих пушкинских произведениях обнаруживаются параллели с творчеством английского предшественника в раскрытии тем поэта и поэзии и творческого вдохновения. В 1835 г. Пушкин вновь обратился к теме судьбы поэта в своем стихотворении «Вновь я посетил…», в котором ощутимо влияние произведения Вордсворта «Lines Composed a Few Miles Above Tintern Abbey, on Revisiting the Banks of the Wye During a Tour, July 13, 1798» («Строки, сочинённые в нескольких милях от Тинтернского аббатства при повторном посещении берегов реки Уай 13 июля 1798 года», 1798).
Пушкин внимательно следил за переводами В.А.Жуковского, часто восхищался ими, но вместе с тем и критиковал, пытался повлиять на выбор произведений для перевода. Так, например, узнав в 1822 г. о намерении Жуковского переводить поэму Саути «Roderick, the Last of the Goths Родрик, последний из готов» («Roderick, the Last of the Goths», 1814), Пушкин через Н.И.Гнедича передал переводчику просьбу оставить это произведение Саути «в покое». Возможно, этот факт объяснялся настороженным отношением Пушкина к Саути, обусловленным известной полемикой между Байроном и поэтом-лауреатом. Впрочем, уже в 1825 г. Пушкин не мог разделить позиции Ф.В.Булгарина, называвшего Жуковского «поэтом плохим – подражателем Сутея», – в полемическом наброске «<Возражение на статью А.Бестужева «Взгляд на русскую словесность в течение 1824 и начала 1825 годов»>» и в письме к А.А.Бестужеву в 1825 г. он называл Саути в числе выдающихся современных английских поэтов, наряду с Дж.Г.Байроном, Т.Муром и В.Скоттом.
В 1829 – 1830 гг. Пушкин обратился к интерпретации начала поэмы Саути «Madoc in Wales» («Медок в Уэльсе», 1805), причем перевел название произведения как «Медок в Уаллах». Поэма повествовует о возвращении кельтского принца Медока из плавания в Америку. Несмотря на то, что перевод представляет собой всего лишь начало большой поэмы, у Пушкина отрывочность не ощущается, более того – незавершенность выглядит как начало нового, совмещение прошлого и будущего. «Медок в Уаллах» стал первым опытом Пушкина в нерифмованном пятистопном ямбе, использование которого было, возможно, вызвано отказом от плавного ритма и стремлением к прозаизации стиха. К этому же периоду относится и вольный перевод тридцати двух стихов произведения Саути «Hymn to the Penates» («Гимн к пенатам», 1796), известный под названием «Ещё одной высокой, важной песни…». Оригинал намного длиннее, но мало что добавляет к переведенному Пушкиным отрывку. Русский поэт точно воссоздал дух переводимого произведения, сохранил его содержательную основу. Все изменения, внесенные Пушкиным, мотивированы художественно.
В течение последующих нескольких лет Пушкин не предпринимал новых попыток перевода произведений Саути, но продолжал интересоваться его творчеством. В незавершённой статье «Юрий Милославский, или Русские в 1612 году» (1830), являющейся наброском рецензии на исторический роман М.Н.Загоскина, Пушкин сравнивал русских подражателей Вальтеру Скотту с учеником Агриппы, заимствуя этот образ из произведения Саути «A Ballad of a Young Man That Would Read Unlawful Books, and How He was Punished» («Корнелий Агриппа; баллада о юноше, который хотел прочесть беззаконные книги, и о том, как он был наказан», 1798). В эпиграфе к статье «Опыт отражения некоторых нелитературных обвинений» (1830) Пушкин использовал слова Саути «Сколь ни удалён я моими привычками <и> правилами от полемики всякого роду, ещё не отрёкся я совершенно от права самозащищения», взятые из письма к редактору газеты «Курьер» («The Courier»), в котором Саути осуждал Байрона и Шелли как врагов религии и семейной морали.
Символично, что в 1835 г. Пушкин обратился к поэме Саути «Родрик, последний из готов», которую ранее считал не заслуживающей перевода. Из этого огромного произведения (7,5 тысяч стихов) он выбрал фрагмент в 552 строки для создания имитации испанского исторического романса из 112 строк «На Испанию родную…» в соответствии с русской поэтической традицией передачи этого жанра. Этот пушкинский перевод уступает оригиналу и по художественности, и по глубине содержания. По словам В.Г.Белинского, среди поздних произведений Пушкина он смотрится «обособленно», являясь будто неоконченным. Однако Пушкин, по всей видимости, и не стремился, создавая «На Испанию родную…», к высокой художественности, – его задачей было как можно скорее дойти до сцены видения, на основе которой был создан черновой стихотворный отрывок «Родриг» («Чудный сон мне бог послал…», 1831 – 1835), в котором старец в белой ризе предсказывал королю Родригу победу над врагами и мир его душе.
Пушкин был знаком со многими произведениями Саути. Например, в статье «Мнение М.Е.Лобанова о духе словесности как иностранной, так и отечественной» (1836) со ссылкой на английского романтика («так говорит Соувей») он использовал устойчивый оборот «словесность сатаническая» из поэмы Саути «A Vision of Judgement» («Видение суда», 1821). Саути характеризовал при помощи этого оборота Байрона и его подражателей, Пушкин – французскую литературу. В статье «Последний из свойственников Жанны д’Арк» (1837) Пушкин, обвиняя французов в забвении подвига их национальной героини, сравнивал «Орлеанскую девственницу» Вольтера и поэму Саути «Joan of Arc» («Жанна д’Арк», 1796), называя творение Саути «подвигом честного человека и плодом благородного восторга».
В одной из ранних редакций стихотворения «Анчар» (известной под заголовком «Анчар – древо яда») Пушкин использовал в качестве эпиграфа строки из пьесы С.Т.Кольриджа «Remorse» («Раскаяние» или «Угрызение совести», 1813): «It is a poison-tree, that pierced to the inmost // Weeps only tears of poison». Параллели к «Раскаянию» есть в «Маленьких трагедиях». Например, строки из «Скупого рыцаря» – «И совесть никогда не грызла, совесть, // Когтистый зверь, скребущий сердце, совесть» – по всей вероятности, восходят к стихам из «Раскаяния»: «Remorse might fasten on their hearts, // And cling with poisonous tooth, inextricable // As the gored lion’s bite». В.Вейдле, впервые установивший эту параллель, писал: «Раскройте «Совесть» Кольриджа, и вам покажется, что вы читаете по-английски «Каменного гостя», до такой степени близки к пушкинским в этой драме и строение стиха, и система образов, и интонации действующих лиц, и всё неопределимое в словах течение стихотворной речи». Очевидно, легенда о древе яда, к которой Саути обратился в первой редакции своей героико-фантастической поэмы «Thalaba the Destroyer» («Талаба-истребитель») послужила для Пушкина одним из источников при создании «Анчара». И хотя этот факт документально не подтвержден, именно во время работы над «Анчаром» (август – сентябрь 1828 г.) Пушкин, по свидетельству современников, усиленно занимался английским языком.
В июле 1835 г. Пушкин приобрел только что вышедшие «Specimens of the Table Talk of the late Samuel Coleridge. In Two Volumes» («Образцы застольных бесед покойного Самуэля Кольриджа. В двух томах», 1835) и начал переводить эпиграмму «The Complaint» («Жалоба») из второго тома. В своем небольшом стихотворении из двух строф «Как редко плату получает…», являющемся вольным незавершенным переводом «Жалобы», Пушкин еще раз обратился к теме поэта и неоцененности его труда. Первую строку произведения Кольриджа Пушкин записал 2 октября в альбом Анны Н.Вульф, – эта строка соответствует черновой редакции первых стихов сорок шестой главы романа в стихах «Евгений Онегин»: «How seldom, friend, a good great man obtain». В 1834 – 1835 гг. Пушкин предполагал создать «поэму в стиле «Кристабель», о чем свидетельствуют созвучные произведению Кольриджа строки из драматического наброска «Папесса Иоанна».
В творческих интерпретациях лирики поэтов «озерной школы» Пушкин достаточно далеко отходил от первоисточников и по форме, и по содержанию. Выбирая важные для себя темы, русский поэт использовал оттенки, привнесенные в их трактовку английскими авторами, и обогащал их красками отечественной словесности, создавая произведения национальной русской литературы.
В параграфе третьем рассматривается деятельность И.И.Козлова как переводчика произведений «озерной школы». Козлов, принадлежавший к числу наиболее выдающихся представителей поэзии русского романтизма, мастерски пользовался выразительной силой интонации, создавал особое настроение посредством нескольких стихов. Разделяя точку зрения В.А.Жуковского о том, что переводчик стихотворения является соперником поэта, Козлов часто привносил в переводимые произведения существенные изменения, касавшиеся как формы, так и смысла. В частности, обратившись к стихотворению Дж.Г.Байрона «Fare thee well! And if for ever…» («Прощай», 1816), Козлов перевел не только текст, трансформировав образ сильной и протестующей личности из английского оригинала в фигуру сентиментального любовника, сокрушающегося о собственной судьбе, любовной неудаче (произведение было обращено Байроном к своей супруге, с которой у него не сложилась семейная жизнь, что послужило формальным предлогом для открытого преследования Байрона представителями высшего общества, недовольными выступлением поэта в палате лордов и распространением в списках сатирической оды), но и эпиграф, взятый из незавершенной поэмы С.Т.Кольриджа «Кристабель», справедливо относимой к числу наивысших достижений «озерной школы», отличающейся новизной творческих подходов и эстетических критериев. Имея предшественников среди «елизаветинцев», английский романтик вместе с тем искренне считал, что создал для своей поэмы новый поэтический размер, характеризующийся соблюдением числа ударений в стихе (их всегда четыре) и при этом нарушением чередования ударных и безударных слогов, варьированием их общего количества от семи до двенадцати. Тонический стих помогал Кольриджу точнее показать трансформацию внутреннего мира лирических персонажей, действующих в некоем средневековом прошлом, освобожденном от эмпирической реальности, одинаково независимом «от хронологии, от географии, от логики здравого смысла, от традиционной морали» (Н.Я.Дьяконова). Свой внутренний разлад с миром, личную трагедию Кольридж передавал в стихах о невозможности соединения утесов, однажды разделенных ударом грома, причем с утесами ассоциировались люди, чью «верность» отравили «нашептывающие языки». Именно это, одно из наиболее сильных сравнений С.Т.Кольриджа, было использовано Байроном в качестве эпиграфа к стихотворению «Прощай». Ввиду упрощения стихотворного построения и увеличения количества строк с четырнадцати до двадцати двух, перевод эпиграфа, выполненный Козловым, во многом утратил свою образность. Хотя он и был весьма близок оригиналу, ключевые фразы Кольриджа обрели у Козлова неопределенное значение.
В 1832 г. Козлов перевел стихотворение В.Вордсворта «Нас семеро» («We are Seven», 1798), причем перевод был выполнен очень тщательно, внимательно и точно, с сохранением в неприкосновенности идеи английского автора, интонационного и образного строя оригинала, формы построения стихотворения, размера и количества строк. В 1835 г. Козлов также интерпретировал для русского читателя одно из наиболее личных и искренних произведений в творчестве Вордсворта – «Sonnet XXX» («Тридцатый сонет»), озаглавив его «Сонет» («Прелестный вечер тих, час тайны наступил…»). Считается, что в этом сонете Вордсворта, известном также под названием «Evening on Calais Beach» («Вечер на пляже в Кале»), описаны реальные события – прогулка поэта со своей дочерью, которую он не видел с момента рождения из-за войны между Англией и Францией. На фоне яркого морского пейзажа воссозданы размышления лирического героя на религиозные темы, его суждения о том, что в основе мироздания лежит Божья воля. В результате переводной сонет русского поэта предстает как проникновенное мелодичное стихотворение, наполненное глубоким чувством любви к Богу и ближнему. Следует признать, что Козлов во многом далеко отошел от оригинала, – именно этим можно объяснить появление в русском тексте подзаголовка «Вольное подражание Вордсворту».
Таким образом, наряду с устойчивым тяготением Козлова к религиозным началам при выборе произведений Вордсворта для перевода, нельзя не отметить, что в творчестве Кольриджа русского поэта привлекла вполне мирская тема разлуки влюбленных, представленная в тексте эпиграфа к стихотворению Байрона.
В параграфе четвертом выявляется одна поэтическая аллюзия из произведения С.Т.Кольриджа «Christabel» («Кристабель», 1797 – 1800) в творчестве М.Ю.Лермонтова. Лермонтов, переживший увлечение Н.Ф.Ивановой, создал большой цикл обращенных к ней любовных лирических стихотворений, причем в двух из них – «Время сердцу быть в покое…» и «Романс» («Стояла серая скала на берегу морском…») – возник весьма необычный образ расторгнутых стихиями утесов, подобных навсегда разлученным возлюбленным. Этот образ характерен и для более позднего творчества Лермонтова: в шестой главе поэмы «Мцыри» (1839) можно видеть описание двух скал, разделенных потоком и тщетно ожидающих соединения. Следует отметить, что символическое описание разлученных утесов впервые встречается в незавершенной фантастической поэме Кольриджа «Кристабель» и скорее всего стало известно Лермонтову из эпиграфа к произведению Дж.Г.Байрона «Fare thee well! And if for ever…» («Прощай», 1816) или же из его русского перевода, выполненного И.И.Козловым («Прости. Элегия лорда Байрона на разлучение супругов», 1823). В результате исследования было выявлено, что образ расторгнутых стихиями утесов более соответствует у Лермонтова первоисточнику, нежели его русскому переводу, выполненному Козловым. Вместе с тем ни в одном из трех стихотворений Лермонтова, содержащих аллюзии из «Кристабели», нет каких-либо других перекличек с оригиналом Кольриджа. Таким образом, именно благодаря эпиграфу к стихотворению Байрона образ двух разлученных утесов стал известен и близок Лермонтову. Пути становления и творческого развития русского поэта во многом обусловили необходимость подобной интерпретации художественной детали, имеющей принципиальный характер.
В главе второй («Поэзия «озерной школы» в восприятии русских писателей и переводчиков второй половины XIX века») анализируется рецепция творчества представителей «озерной школы» в произведениях русских поэтов и переводчиков второй половины XIX в. А.Н.Плещеева, Д.Е.Мина, Ф.Б.Миллера, А.П.Доброхотова, И.З.Сурикова, Я.К.Грота и М.Прахова.
Параграф первый посвящен произведениям Р.Саути в переводах А.Н.Плещеева. Русский поэт, размышляя о переводческой деятельности, отмечал, что «смысл и дух важнее подстрочной верности», что буквальная верность подлиннику вредит достоинству перевода. При выборе оригинала Плещеев неизменно искал «вещи хорошие, живые, во многом применительные к настоящему». В этой связи не удивительно обращение русского поэта-переводчика к произведениям английского романтика Р.Саути. Плещеев перевёл «Complaints of the Poor» («Жалобы бедняков», 1798) и «The Battle of Blenheim» («Бленгеймский бой», 1798). В первом стихотворении Саути выступал в защиту обездоленных. Несмотря на некоторые отступления (например, русский переводчик не столь категоричен в осуждении девушки, продающей себя, нежели Саути), перевод Плещеева является довольно точным, великолепно передающим смысл оригинала. В своей известной балладе «Бленгеймский бой» Саути осуждал войну. Героико-историческая тема произведения сочеталась с иронией, блестяще переданной в переводе Плещеева. Следует особо отметить, что переводы произведений Саути, выполненные Плещеевым, «конкретизируют тему страдания от сознания несправедливости» (Б.Я.Бухштаб), значимую для оригинального творчества русского поэта.
В параграфе втором анализируется деятельность Д.Е.Мина как переводчика произведений В.Вордсворта. Один из лучших русских переводчиков второй половины XIX в. Д.Е.Мин активно обращался к творчеству представителя «озерной школы» Вордсворта, в разные годы перевел одну его балладу, три сонета и четыре лирических стихотворения. Баллада Вордсворта «Goody Blake and Harry Gill. A True Story» («Гуди Блейк и Гарри Джил. Правдивая история», 1798) ближе к народной «драматичной» балладе нежели к большинству «лирических» баллад английского поэта и по законченности сюжета, и по повествовательной технике, и по тематике, и по характерному нравственному пафосу, и по ставшему традиционным вмешательству высших сил в дела героев. Это произведение было переведено Мином в 1852 г. под названием «Гарри-Гилль». Всю суровость наказания, ниспосланного на Гарри свыше за то, что он не пожалел бедную женщину, Вордсворт представлял через повтор фразы «His (jaws and) teeth they chatter, chatter (chatter, chatter) still» трижды в начале и дважды в конце баллады. Мин также использовал отмеченный стилистический прием, однако переводы значимой для Вордсворта фразы у него различны. Несмотря на иную интерпретацию отдельных эпизодов, перевод Мина точно передает основную мысль оригинала.
Сонет Вордсворта «Nuns Fret not at Their Convent’s Narrow Room…» («Монашки не мучаются в своей тесной келье…», 1806) был посвящен проблемам поэтического творчества и размышлениям о самой форме сонета. Ограниченное требованиями соблюдения формы пространство данного жанра было способно, по мнению Вордсворта, вместить огромное разнообразие жизни. В оригинале Вордсворта и в переводе Мина тема развивается от описания созерцательного бытия в проникнутом духовностью мире к отчетливому выражению предпочтения деятельной активной жизни и к провозглашению идеи совершенной гармонии, соединяющей частное и общее, человека и природу. В своем сонете «September 1815» («Сентябрь 1815», 1815) Вордсворт поэтизировал осеннюю природу, представлял осень временем творческого вдохновения, причем в более ранней английской поэзии подобный мотив встречался только в поэме Уильяма Купера «The Task» («Задача», 1785). Мин в своём переводе «Близость осени» мастерски передал трепетное отношение английского поэта к осени. В сонете Вордсворта «To the Torrent at the Devil’s Bridge, North Wales, 1824» («Потоку у моста Дьявола, Северный Уэльс, 1824», 1824) отразилось удивление автора по поводу мощи потока, зародившегося на британской земле, содержались воспоминания о Греции и Рейне. Перевод Мина «Водопад» представлял собой достаточно вольную интерпретацию темы и лишь отдаленно напоминал оригинал, сохраняя, пожалуй, только эмоционально значимый факт созерцания поэтом водопада.
Стихотворение «There was a Boy» («Был мальчик», 1799) было написано Вордсвортом в период формирования замысла поэмы «The Prelude, or Growth of a Poet’s Mind» («Прелюдия, или развитие сознания поэта», 1798 – 1805), посвященной становлению английского поэта-романтика и являющейся своеобразной автобиографией в стихах. Уже в этом стихотворении, представляющем собой своего рода набросок к поэме, можно видеть тонкий анализ внутреннего мира поэта. В переводе Мина, озаглавленном «Мальчик», успешно сохранена вся красота звуков и тишины природы Озерного края, где жил герой произведения.
Для стихотворения Вордсворта «To the Cuckoo» («К кукушке», 1804) особенно значимы мотивы воспоминаний о детстве и осознания красоты родной земли. Мин избежал разнообразных обращений к кукушке, использованных английским поэтом. Некоторые фрагменты перевода в существенной степени утратили экспрессивность оригинала, но идея произведения была выражена точно. Стихотворение Вордсворта «September 1819» («Сентябрь 1819», 1819) созвучно сонету «September 1815» характерной поэтизацией осени. В переводе Мина «Сентябрь» стихи звучат близко оригиналу, кроме того, упование на Бога как на защитника всего живого в финале стихотворения у Мина в значительной степени акцентируется. Эмоциональное впечатление лирического героя от созерцания красивого, уютного и защищенного жилища пеночки передано Вордсвортом в стихотворении «A Wren’s Nest» («Гнездо пеночки»). В русском переводе «Гнездо пеночки» Мину удалось сохранить эмоциональную атмосферу восторженности, характерную для английского оригинала.
Деятельность Мина как переводчика произведений Вордсворта была почти полностью подчинена стремлению к точной передаче содержания и формы подлинника. На переводы Мина не накладывался отпечаток его собственной поэтической манеры, и, следовательно, по ним можно судить о поэтической мощи оригинала. М.Л.Михайлов заметил о Мине: «По силе стиха, по мастерству, с каким владеет он языком, по глубокому такту, позволяющему ему уловлять и передавать главный характер подлинника, нашего переводчика <…> мы не обинуясь назовем первым после Жуковского переводчиком».
Параграф третий посвящен балладе Р.Саути «The Inchcape Rock» («Инчкапский риф») в русских интерпретациях второй половины XIX – начала ХХ века. Это произведение было создано Р.Саути в 1802 г. и впервые переведено на русский язык в 1858 г. Ф.Б. Миллером. Вследствие описки или опечатки утвердилось неверное наименование «Ингкапский риф». В оригинале много описаний природы, так или иначе соприкасающихся с душевным состоянием главного героя, причем все глаголы, используемые в тексте, стоят в прошедшем времени. Миллер использовал характерный для русского языка прием употребления настоящего времени в значении прошедшего, что придало повествованию эмоциональность и создало иллюзию изменяющейся реальности. Поэтический перевод Миллера передавал не только замысел Саути, но и чувства самого переводчика, вызванные восприятием оригинала. Отражая эмоции английского автора, Миллер раскрывал и свои переживания, привносил свое видение событий, для чего использовал различные художественные средства.
В 1901 г. стихотворение «Ингкапский риф» было переведено А.П.Доброхотовым. В интерпретации Доброхотова особенно заметно стремление заинтересовать читателя яркими художественными деталями и образами; в плане поэтики ощутима русификация, свойственная переводам более раннего времени, в особенности, первой половины XIX в.
В параграфе четвертом анализируется выполненный И.З.Суриковым в 1877 г. перевод стихотворения Р.Саути «Complaints of the Poor» («Жалобы бедняков», 1798). Это произведение Саути, известное в России благодаря А.Н.Плещееву (1871), в переводе И.З.Сурикова было запрещено цензурой и впервые увидело свет только в 1956 г., причем долгое время интерпретировалось как оригинальное сочинение русского поэта. При работе над переводом Суриков несомненно опирался на опыт Плещеева, свидетельством чему стало наличие множества схожих фраз. Вместе с тем отдельные места перевода Сурикова были существенно ближе английскому оригиналу, нежели перевод Плещеева.
В параграфе пятом рассматриваются особенности творческого восприятия «озерной школы» Я.К.Гротом и М.Праховым.
Одно из самых знаменитых стихотворений В.Вордсворта «We are Seven» («Нас семеро», 1793), вызвавшее немало суровых и иронических оценок в литературных кругах XIX в., привлекло внимание русских поэтов и было переведено сначала И.И.Козловым в 1832 г., а затем Я.К.Гротом в 1891 г. Вероятно, Грот был знаком с переводом Козлова, на что указывает предельная близость интерпретации одиннадцатой строфы. Особо ценимая поэтами «озерной школы» «простота» получила отклик у Грота, будучи отождествленной со счастьем, беззаботностью, игривостью. Я.К.Грот также перевел стихотворение Р.Саути «The Old Man’s Comforts» («Утешения старика»). Перевод, опубликованный в 1891 г. под заголовком «Счастливая старость», является достаточно точным, – Грот лишь заменил обращения к старику и ввел несколько интересных сравнений и устойчивых оборотов.
К творчеству Саути также обращался М.Прахов, которого в 1876 г. привлекло небольшое, но очень образное стихотворение «Night» («Ночь», 1798). У Саути начало и конец стихотворения одинаковы («How beautiful is night!.. // <…> // How beautiful is night!»), а у Прахова – созвучны, причем русский переводчик использует инверсию, характерную для восклицательных предложений, выражающих восхищение: «О! как чудесна эта ночь!.. // <…> // О! как великолепна ночь!». Чтобы подчеркнуть прозрачность небес английский поэт использует повтор: «No mist obscures, nor cloud, nor speck, nor stain // Breaks the seren of heaven» [Ни туман не омрачает, ни облачко, ни пятнышко, ни тень // Не нарушает прозрачности небес]. Прахов же более краток, однако небеса у него не просто прозрачные, а еще и синие, звездные: «В прозрачно-синих, звездных небесах // Ни облачка, ни тени взгляд не встретит». Упоминание «темно-синих глубин» («dark-blue depths») заменено в русском переводе на «темно-лазурные высоты», божественная Луна («Moon divine») – на яркий месяц, ровный свет («steady ray») – на серебряное сияние. Сравнение пустынной земли с полным океаном, окруженным небом, переведено у Прахова особенно поэтично: «The desert-circle spreads, // Like the round ocean, girdled with the sky» (с. 523) – «Озарена вся степь вокруг // И морем кажется, в объятьях неба спящим» (с. 6). В целом перевод М.Прахова передает всю красоту ночи, которую хотел показать в своем стихотворении Р.Саути.
Несмотря на то, что во второй половине XIX в. среди авторов, обращавшихся в России к переводам произведений поэтов «озерной школы», не было фигур первой величины, нельзя не признать, что таким великим русским писателям, как Н.А.Некрасов, Л.Н.Толстой, А.П.Чехов, были знакомы сочинения Р.Саути и С.Т.Кольриджа. Н.А.Некрасов упоминал о Р.Саути в стихотворении «Мое разочарование» (1851). Л.Н.Толстой читал книгу С.Т.Кольриджа «Помощь в размышлении для образования мужественного характера на основах благоразумия, нравственности и религии» (1825) и лестно отзывался о ней в своих дневниках (1880). В цикле очерков А.П.Чехова «Осколки московской жизни» (1883) присутствует намек на балладу Р.Саути «Суд божий над епископом» в переводе В.А.Жуковского.
Глава третья («Сказание о старом мореходе» С.Т.Кольриджа в переводческих интерпретациях Ф.Б.Миллера, Н.Л.Пушкарева, А.А.Коринфского и Н.С.Гумилева (сопоставительный анализ)») полностью посвящена одному из лучших произведений «озерной школы». Поэма С.Т.Кольриджа «The Rime of the Ancient Mariner» («Сказание о старом мореходе») была создана в 1797 – 1798 г. специально для сборника «Lyrical Ballads» («Лирические баллады», 1798), составленного из стихов В.Вордсворта и С.Т.Кольриджа.
Будучи увлечен идеей создания цикла стихотворений, основанного на двух важнейших принципах поэзии – «способности возбудить читательский интерес, прилежно следуя законам природы, и умении придать вещам характер новизны с помощью широкой палитры воображения», Кольридж обратился к написанию фантастических произведений, предполагая, что Вордсворт создаст стихотворения, темы для которых будут заимствованы из реальной жизни. Кольридж блестяще справился со своей задачей. При создании своей поэмы он сознательно подражал стилю авторов средневековых народных баллад, из которых он заимствовал так называемый «балладный размер» – четырех- и трехстопные строки, рифмующиеся по схеме abcb, а иногда abcbdb, и особую напевную интонацию стиха. Атмосфера средневековья передана при помощи характерных плеоназмов и большого количества архаизмов. В издании 1817 г. Кольридж включил в текст поэмы глоссы, которые он стилизовал в духе прозы начала XVII в. «Краткое содержание» («Argument»), предварявшее поэтический текст в первой и второй редакциях поэмы, во многом предполагало приключенческий характер истории, однако с самого начала захватывало не само действие, а скорее общий драматический фон повествования и демонический образ моряка. В структуре поэмы получило отражение сочетание поэтического дара Кольриджа и его склонности к логико-философскому обобщению: с одной стороны, «Старый Мореход» построен по четкому плану и раскрывает ясно сформулированную мысль, с другой стороны, он состоит из отдельных видений, выходящих за пределы рационального мышления. Чтобы подтолкнуть читателя к размышлениям о вечном, в издании 1817 г. английский поэт использовал эпиграф о множестве существ, которыми полон окружающий нас мир, взятый из сочинения Т.Бернета «Archaeologiae Phylosophicae sive Doctrina Antiqua De Rerum Originibus» («Философские древности»). Именно этот эпиграф послужил точным определением творческой миссии Кольриджа – реализации «сверхъестественной жизни» при сохранении «поэтической истины». Чтобы пробудить сонное сознание обывателей, показать им бесконечность миров – как внешнего, так и внутреннего – Кольридж создал страшные образы гниющего моря, корабля-призрака, зловещих игроков, двухсот мертвецов на бриге. Идея необходимости искупления греха страданием возникла как связующая композиционная мысль уже после выбора изобразительного материала. Но скорее всего именно человеческая трагедия одиночества и мук совести, переживаемых тем, кто сам отторгнул себя от людей, и заключает в себе мораль «Старого морехода». И действительно, Старый Мореход, по существу, не столько главный герой, сколько «персонифицированная больная совесть человека, которому нет прощения» (Н.А.Соловьева).
Изучая источники, на которые опирался Кольридж при написании поэмы, американский ученый Дж.Л.Лоуэс установил огромное их количество – от Библии до «Ученых записок Лондонского королевского общества». В произведении мотив странствия переплетается со многими замыслами, занимавшими поэта, в частности, с идеями создания эпопеи о происхождении зла в духе Дж.Мильтона и написания гимнов солнцу, луне и стихиям. Страшная история героя баллады, который бросил вызов природе, убив Альбатроса, тем самым пробудив таинственные силы, которые мстят ему за это преступление перед миром гармонии и истинной красоты, была как бы спроецирована на поэтическую канву гимна стихиям. Все размышления поэта о конфликте веры и разума, Бога и природы, механистического и трансцендентного понимания мира, о тайнах жизни и муках совести в иносказательной форме нашли свое место в тексте поэмы, как бы составив два пласта повествования – «географический», рассказывающий о плавании Старого Морехода из Атлантического океана в Тихий (Дж.Л.Лоуэс отмечал, что балладе присуща «точность отчета, составленного адмиралтейством»), и символико-фантастический, описывающий месть потусторонних сил за убийство Альбатроса. Также среди источников поэмы следует отметить устный рассказ друга Кольриджа Круикшенка, которому приснился корабль-призрак, на борту которого двигались какие-то фигуры, и отрывок из книги Шелвока «Voyage Round the World by the Way of the Great South Sea» («Путешествие вокруг света через Южные моря», 1728), в котором описывается история, основанная на предрассудке моряков, для которых черный альбатрос был таким же роковым вестником, как и летучий голландец.
Трепетное преклонение перед мистичностью бытия, урок нравственности, преподанный человечеству Справедливым Богом, неожиданные сюжетные перепады, психологизм, характерный для русской литературы второй половины XIX в., во многом послужили появлению трех переводов поэмы, выполненных Ф.Б.Миллером («Старый матрос», 1851), Н.Л.Пушкаревым («Старый моряк», 1878) и А.А.Коринфским («Старый моряк», 1893). Развернутая сюжетность и персонажи масштаба образа Старого Морехода не были чем-то инородным в России, более того, органически усваивались русской литературой в силу созвучности проблемы, затронутой английским поэтом, русской классике. Мысль Ф.Н.Достоевского о том, что «человек заслуживает свое счастье, и всегда страданием», отражает идею поэмы Кольриджа, согласно которой Старый Мореход смог вернуться к реальной жизни, лишь обретя способность «сострадать ближнему».
Вместе с тем английский оригинал был существенно изменен в интерпретациях Ф.Б.Миллера, Н.Л.Пушкарева и А.А.Коринфского. Например, в переводе Ф.Б.Миллера есть отступления при создании образа невесты в сцене свадьбы, очень лаконично представлен эпизод, где описывается восприятие корабля монахом-отшельником. Несмотря на близкое оригиналу количество строк и последовательность в переводе терминов, придавших языку поэмы Кольриджа определенный морской колорит, Миллер изменил структуру подлинника, перенеся начало диалога духов из пятой части в шестую.
В переводе Н.Л.Пушкарева особое внимание уделено образу Старого Морехода, причем неоднократно повторяется тот факт, что у него были магнетические, огненные глаза. Также отличительной особенностью перевода является то, что он изобилует сравнениями. В переводе Пушкарева строк больше, чем в подлиннике, что, во многом, обусловлено принципиальностью сохранения русским переводчиком повторов английского оригинала.
В переводе А.А.Коринфского значительные изменения претерпели описания страданий моряка и его команды. Посредством преобладающего использования соответствующей лексики переводчик превратил балладное описание в готическое. В интерпретации Коринфского, как, впрочем, и у Пушкарева, моряк постепенно становится все более «темным», отрицательным персонажем. При описании грозы в пятой главе Коринфский превзошел по красочности оригинал. Интерпретация Коринфским сцены осуждения Старого Морехода за убийство Альбатроса не совсем верна. Вместе с тем только Коринфскому, единственному из русских переводчиков поэмы, удалось правильно истолковать строки, которые, по мнению М.Жерлицына, несут в себе наиболее значимую и глубокую мысль, призванную показать, насколько сверхъестественная жизнь переплетается с действительной: «The air is cut away before // And closes from behind» – «Есть тайна движенья // В картине покоя, // В предвечной картине... // Таинственной силе // Ничто не мешает // Заснуть...». В результате подобных трансформаций смысловая и образная структура оригинала оказалась нарушенной, да и сохранить количество стихов и поэтический размер Коринфский не стремился.
И Миллер, и Пушкарев, и Коринфский, опираясь на глоссы, характеризуют Альбатроса как добрый знак, хотя Кольридж в стихах не дает каких-либо оценок этой птице. Сцена гниения моря, представленная в их переводах, не передает всей омерзительности этого процесса, описанной в оригинале, хотя Коринфский значительно приукрасил этот отрывок. Осознавая всю значимость описания корабля-призрака, русские переводчики второй половины XIX в. предложили интерпретации, существенно отличавшиеся не только друг от друга, но и от английского оригинала. Претерпел существенные изменения и образ «Жизни-в-Смерти», точно найденный английским поэтом и идейно значимый для выражения внутреннего состояния героя. Не столь ярок и выразителен в интерпретациях Миллера, Пушкарева и Коринфского эпизод, когда Старый Мореход благословляет существ, которые ранее казались ему отвратительными слизняками. Строки, раскрывающие одиночество Старого Морехода («…this soul hath been // Alone on a wide wide sea: // So lonely ’twas, that God himself // Scarce seemed there to be»), впоследствии удачно переданные Н.С.Гумилевым: «...я был в морях // Пустынных одинок, // Так одинок, как, может быть, // Бывает только Бог», Миллер не перевел, а Пушкарев и Коринфский избыточно расширили в смысловом плане.
По художественной выразительности русские переводы второй половины XIX в. сильно уступают английскому первоисточнику. Очевидно, переводить Кольриджа с сохранением содержания и формы было очень трудно, поскольку представлялось почти невозможным «сохранить, не изменяя содержания, музыку стихов с двойными рифмами» (М.Жерлицын).
Многогранность и символичность, имевшиеся в сюжете и образном строе поэмы, способствовали толкованию «Старого Морехода» в свете историософских исканий, характерных для русского историко-культурного процесса серебряного века, и появлению перевода, выполненного Н.С.Гумилевым («Поэма о старом моряке», 1919). «Сказание о Старом Мореходе» перекликалось с готическими интересами русского поэта, отражало его пристрастие к балладному жанру. Некоторые оригинальные произведения Н.С.Гумилева во многом предвосхитили его обращение к переводу поэмы С.Т.Кольриджа. Так, в стихотворении «Фра Беато Анджелико» почти дословно сформулирована проповедь Старого Морехода: «Но все в себе вмещает человек, // Который любит мир и верит в Бога», а лирическая баллада «Свидание» близка поэме Кольриджа и образно, и своим размером – сочетанием четырех- и трехстопного ямба. Интересен тот факт, что особый поэтический интерес Кольриджа к Солнцу и Луне как равным художественным доминантам мироздания органично вошел в русский литературный контекст только в начале XX в. Ранее для русской литературной традиции было характерно гимническое отношение только к Солнцу, что сказалось на переводах второй половины XIX в., в которых ощутимо стремление «передать» благие функции Луны Солнцу. Серебряный век утвердил равноправное отношение к обоим светилам.
Перевод «Сказания о Старом Мореходе», выполненный Гумилевым, почти безупречен – русский поэт точно придерживался установленных им «девяти заповедей переводчика», соблюдая и число стихов, и метр, и размер, и рифмы, и характер словаря, и смысл оригинала. К тому же Гумилев сохранил все повторы, использовавшиеся Кольриджем для придания значимости и драматизма повествованию.
Таким образом, сравнительно-сопоставительный анализ английского оригинала и русских переводов, выполненных Ф.Б.Миллером, Н.Л.Пушкаревым, А.А.Коринфским и Н.С.Гумилевым, помог установить своеобразие рецепции поэмы во второй половине XIX в. и начале XX в.
В главе четвертой («Поэзия «озерной школы» и русская литература начала ХХ века (традиции и переводы)») рассматривается творчество поэтов «озерной школы» в интерпретациях Н.С.Гумилева, Н.А.Оцупа, Г.В.Иванова, К.Д.Бальмонта, Д.Л.Майзельса, Н.А.Энгельгардта, В.А.Рождественского.
В параграфе первом представлен анализ выполненных Н.С.Гумилевым переводов произведений поэтов «озерной школы». Как известно, Р.Саути получил популярность в России прежде всего как автор «готических баллад», составивших знаменитый шестой том (1836) его «Собрания сочинений». В него же были включены и произведения, свидетельствовавшие еще об одном таланте Саути, крайне редком для романтиков, – английский поэт умело пародировал сюжеты, в том числе и свои собственные. Сразу же за балладой «The Old Woman of Berkley. A Ballad, Showing How an Old Woman Rode Double, and Who Rode Before Her» («Баллада, в которой описывается, как одна старушка ехала на черном коне вдвоем, и кто сидел впереди», 1798), которая в переводе В.А.Жуковского перепугала русских детей и была запрещена цензурой, в шестом томе Р.Саути была помещена другая баллада – «The Surgeon’s Warning» («Предостережение хирурга», 1798). В ней «готика» стала фарсом: вместо притязаний дьявола на душу ведьмы описывались притязания учеников хирурга на его тело, вместо католического почитания святых – почитание патентов в мастерских, торгующих гробами. Других подобных «двойных» баллад, как «Старушка» и «Предостережение хирурга», у Саути нет, но в его балладах о «недоказненном» разбойнике Рупрехте, о битве под Бленхаймом (причины которой неизвестны, но потомки точно знают – победа англичан была славной), в балладе о привороженном Карле Великом, Шарлемане, – «во всех в них не столько готического пужания читателя, сколько издевательства над таким пужанием» (Е.Витковский). «Предостережение хирурга» было переведено Гумилевым в период подготовки им к изданию сборника «Баллад Роберта Саути» в 1922 г. В этот сборник также вошли переводы из Саути, выполненные В.А.Жуковским, А.Н.Плещеевым, Ф.Б.Миллером, В.А.Рождественским, Н.А.Оцупом, Д.Л.Майзельсом и др. Ответ на вопрос, почему Гумилев выбрал из всех баллад Саути именно эту (ведь, по словам Н.А.Оцупа, он «никогда всерьез не стал бы воспевать некрофильства»), возможно, кроется в его авторской статье к сборнику «Баллады Роберта Саути»: «Никаких моральных истин, кроме, может быть, самых наивных, взятых как материал, невозможно вывести из этого творчества, но оно бесконечно обогащает мир наших ощущений и, преображая таким образом нашу душу, выполняет назначение истинной поэзии».
Идеальных переводов, соединяющих теорию поэтики и поэтическую психологию, не бывает. Но перевод Гумилева очень близок оригиналу за счет мастерского владения формой стиха и сотворческого прочтения поэтических образов. Автор стремился соблюдать число строк, метр и размер, особенности рифм, характер словаря, тип сравнений, особые приемы, переходы тона. В 1911 г. В.Я.Брюсов, раздумывая о новом поколении русских поэтов, назвал Гумилева «поэтом зрительных картин, может быть, не всегда умеющим сказать новое и неожиданное, но всегда умеющим избежать в своих стихах недостатков».
Обращался Гумилев и к творчеству В.Вордсворта, которого он считал «самым глубоким представителем «озерной школы». В подборке автографов Гумилева в собрании материалов В.А.Десницкого в ИРЛИ (ф. 411, ед. хр. 38) в разделе «Мои переводы из Уодсворта с поправками Н.С.Гумилева» представлены машинописные тексты стихотворных переводов Н.А.Энгельгардта из Вордсворта с рукописной правкой Гумилева. Стихи Вордсворта «The Rainbow» («Радуга», 1803) и «Characteristics of a Child Three Years Old» («Характеристика трехлетнего ребенка», 1811) были заново переведены Гумилевым с частичным использованием текста переводов Энгельгардта (выполненный Энгельгардтом перевод первого стихотворения был зачеркнут Гумилевым, а второго – частично исправлен, частично зачеркнут). В стихотворении «The Rainbow» Гумилев сохранил анафору, введенную автором, чтобы показать неизменность красоты природы, несмотря на смену поколений человечества, но вместо придаточных предложений использовал существительные с эпитетами. В стихотворении «Characteristics of a Child Three Years Old», представляющем собой описание дочери английского поэта, умершей год спустя, Гумилев иначе интерпретировал некоторые строки, что в принципе не изменило сути авторского замысла. Выполненные Гумилевым переводы из Вордсворта не предназначались для публикации, и потому тем более поразительна их точность, умение русского переводчика четко передать смысл и настроение оригинальных произведений.
В параграфе втором рассматривается деятельность Н.А.Оцупа как переводчика баллад Р.Саути. Оцуп был приглашен Н.С.Гумилевым для сотрудничества в издательстве «Всемирная литература» в качестве поэта-переводчика. Он относился к Гумилеву как к мэтру и находился под воздействием его поэзии. Он был «достойным учеником своего учителя», а потому, переводя баллады Саути «The Spanish Armada» («Испанская армада», 1798) и «St. Gualberto» («Святой Гуальберто», 1799), «оставил совсем не ученический росчерк в поэзии» (Г.Г.Подольская). Помня о том, что в балладе «Испанская армада» представлены реальные исторические события, имевшие место в 1588 г., когда могущественный испанский флот выступил по приказу Филиппа II против Англии, чтобы наказать эту страну за казнь католички – шотландской королевы Марии Стюарт, но был почти полностью уничтожен бурей и английским флотом, а также придерживаясь требований к переводу, утвержденных Гумилевым, Оцуп сохранил композицию, образы, географические названия, количество строф, мужские рифмы в ямбическом белом стихе, характерные черты поэтики баллады Саути. Тем не менее большее количество деепричастий и более активное использование инверсии придало переводу выразительность, а отказ от архаических форм глаголов и пропуска слогов сделал русскую интерпретацию английской баллады лексически более близкой отечественному читателю.
Перевод Оцупа «Дон-Жуан Гуальберто» не отличается такой же точностью, как «Испанская армада». И все же русский переводчик сохранил количество строф, образы, названия достопримечательностей Англии, важные для подтверждения неправдоподобности легенды, положенной в сюжетную основу произведения. Кроме легенды о разрушении храма, спровоцированном словами монаха, посчитавшего, что слугам Господним незачем жить в роскоши, баллада включает также историю Св.Иоанна, который, пощадив убийцу своего родственника, решил стать монахом, и рассказ об Антолинезе, который пренебрег битвой, чтобы дочитать молитву, но при этом все видели, как он сражался (вместо него бился его друг), и благодарили за спасение страны. В качестве связующего звена между этими историями используется монолог-нравоучение, обращенный к Жоржу (George) и включающий размышления поэта об историях жизни святых, в которых «лжи и правды ровная печать». По сути, в этом рассуждении и содержится основная мысль произведения. Потомкам, по мнению Саути, удачно переданному в переводе Оцупа, остается только размышлять над историями прошлого, в которых что-то ложь («All is not truth»), как рассказ о разрушении Моссеры (Moscera), но что-то и правда («all is not false»), в частности, тот факт, что Гуальберто пощадил убийцу своего родственника, и благодарить авторов: «…тому <…> благословенья, кто вздумал жизнь монахов описать». Кроме того, Оцупу удалось передать всю восхитительную красоту природы, которую Гуальберто наблюдал в ожидании своего врага, и при этом сохранить характерные для оригинала повторы, инверсии, наделение природы человеческими качествами.
В параграфе третьем анализируются выполненные Г.В.Ивановым переводы поэзии В.Вордсворта и С.Т.Кольриджа. Среди произведений В.Вордсворта Г.В.Иванов интерпретировал для русского читателя третье стихотворение из цикла «Lucy» («Люси», 1800), посвященного Пегги Хатчинсон, рано ушедшей из жизни, «I traveled among unknown men…» («Пока не началась моя дорога пилигрима…»), несколько русифицировав описание природы Англии и убрав оттенок трепетности в отношении автора к Люси. Также Г.В.Иванов осуществил перевод стихотворения английского поэта «To the Cuckoo» («К кукушке», 1802), в котором из всех многочисленных обращений к этой птице, ставшей символом весны, осталось только скромное «о птица», что можно объяснить несоответствием образа кукушки и светлых, радостных начал жизни в русском восприятии. Впрочем, это изменение русский переводчик компенсировал активным использованием эпитетов. Стихотворение «Lament of Mary, Queen of Scots, on the Eve of a New Year» («Жалоба Мэри, королевы шотландцев, в канун нового года», 1817), посвященное королеве Марии Стюарт, казненной по приказу английской королевы Елизаветы Тюдор, также привлекло внимание Г.В.Иванова. Однако он был не совсем точен в передаче смысла произведения, вероятно, намеренно избегая характерных для английского оригинала упоминаний о гордости, стойкости духа шотландской королевы.
Наиболее значительным вкладом Г.В.Иванова в осмысление поэзии «озерной школы» стал осуществленный им полный перевод знаменитой незавершенной поэмы С.Т.Кольриджа «Christabel» («Кристабель», 1797 – 1800). Комментируя этот перевод, созданный в России, но впервые опубликованный в Берлине, Н.С.Гумилев отмечал: «Иванов сделал практически невозможное, адекватно передав на русском языке размер англосаксонского эпоса XVI века». И все же, несмотря на несомненную текстуальную близость русского перевода оригиналу, вариант Иванова более «русский». Так, Кольридж подчеркивает сатанинскую природу чар прекрасной Джеральдины, ее губительную силу. Г.В.Иванов при переводе, очевидно, сознательно изменяя принципу точности, лишь внешне имитировал кольриджевские намеки, считая Джеральдину жертвой злых сил, приговоренной искушать и развращать против своей воли. Перевод «Кристабели» Г.В.Ивановым был предопределен своеобразием литературного процесса серебряного века, где обрели особую значимость мотив женственности, этика любви, лирично-чувственное откровение вечной красоты (все это воплощается в образе Кристабели), а также филологической схожестью английского и русского поэтов, предрасположенностью Иванова в его оригинальном творчестве к восприятию поэзии Кольриджа: тяготением к имитированию поэтов других эпох, к раскованности стиха, приоритетному использованию эпитетов.
В параграфе четвертом рассматриваются осуществленные К.Д.Бальмонтом переводы произведений В.Вордсворта и С.Т.Кольриджа. В русском литературном процессе начала XX в. активно функционировали образы, характеризующие состояние человека, среди которых немаловажная роль принадлежит образам «сна», «опьянения». Тема сна или полусна была заветной для Бальмонта. Он сформулировал ее еще в начале своего творческого пути в произведении «Духи чумы»: «…незнакомы со сном, но всегда в полусне». Отсюда и его интерес к незаконченной поэме «Kubla Khan: Or, A Vision in a Dream» («Кубла Хан, или Видение во сне», 1797), написанной Кольриджем якобы после принятия опиума. Символический ряд – «воздушная дорога», «дворцы души», «незримые теченья», «звездная река» – характерный для эпохи серебряного века, присутствовал в стихотворениях Бальмонта «Воздушная дорога» (памяти В.Соловьева), «Веласкес» и был виртуозно воссоздан им при переводе «Кубла Хан» (напечатан в 1921 г. в Берлине, хотя создан, возможно, в России) – «дворец любви и наслажденья», «поток священный». Также Бальмонт выполнил два перевода произведений Вордсворта – сонета «London, 1802» («Лондон, 1802», 1802) под заголовком «К Мильтону» (1893), в котором прекрасно передал созданный английским поэтом образ Мильтона как эталон нравственного республиканца, и отрывка из поэмы «The Excursion» («Экскурсия» или «Прогулка», 1814), изображавшего характер отшельника, отчасти списанный с Р.Саути («Я говорю: Какое побужденье…»), и точно передававшего стремление отшельника к уединенной жизни.
Параграф пятый посвящен переводу Д.Л.Майзельсом баллады Р.Саути «Jaspar» («Джаспер», 1796). Первый перевод этого произведения был выполнен В.А.Жуковским и увидел свет в 1831 г. в качестве второй части гекзаметрического триптиха-повествования «Две были и еще одна». Майзельс по-новому перевел эту балладу в начале XX в. Следуя за сюжетом английского произведения, русский переводчик позволил себе некоторые неточности в передаче художественных деталей. Так, используя повтор, Саути показывал, что Джаспер не изменился после совершения убийства, более того, задумал другое, и теперь его неизбежно ждет расплата. Майзельс, не стремясь буквально сохранить повторы, передал мысль оригинала точно и выразительно. К тому же несомненной удачей русского переводчика стало воссоздание особо значимой для подлинника яркой картины природы, которую Джаспер наблюдал перед убийством. Еще одной особенностью перевода Майзельса являлось активное использование деепричастных оборотов, что придавало динамизм действию. К сожалению, данный перевод так и остался единственным фактом обращения Майзельса как к творчеству Саути, так и в целом к наследию «озерной школы».
В параграфе шестом представлен анализ особенностей творческой интерпретации Н.А.Энгельгардтом стихотворений В.Вордсворта. Энгельгардт приобщился к творчеству поэтов «озерной школы» под влиянием Н.С.Гумилева. Трепет, с которым он относился к поэзии лейкистов, выражен в его мысли, что «голубое, тихое озеро Кесвика, окруженное мирной прелестной обстановкой лугов, рощ, садов с чистенькими деревушками со старинными колокольнями, уходящими в небесную лазурь, вокруг которого жили поэты, было символом покоя поэтического духа – зеркала вселенной». На одной из книг Вордсворта, подаренных Энгельгардту Гумилевым, рукой дарившего написаны шесть стихов: «Чтобы загладить старую обиду, // Слепого Байрона змеиный яд, // Друид британский русскому друиду // Сегодня вверил свой заветный клад. // Да будет имя Уордсфорда штандартом, // Вознесенным Николаем Энгельгардтом». Возможно, Гумилев вложил в эти строки долю своей иронии, т. к. по сравнению с его профессиональными переводами стихотворений Вордсворта переводы Энгельгардта можно назвать «любительскими». Энгельгардт перевел два стихотворения Вордсворта «The Rainbow» («Радуга», 1803) и «Characteristics of a Child Three Years Old» («Характеристика трехлетнего ребенка», 1811), стараясь выразить ощущение неизменности красоты природы в первом произведении и восхищение миловидностью маленькой девочки во втором случае.
В параграфе седьмом анализируется деятельность В.А.Рождественского как переводчика баллад Р.Саути. К переводческой деятельности Рождественского привлек Н.С.Гумилев, пригласив его в 1918 г. к сотрудничеству в основанном М.Горьким издательстве «Всемирная литература». Именно благодаря Гумилеву Рождественский стал одним из профессиональных редакторов этого издательства и начал проявлять интерес к поэтам «озерной школы». В результате русский читатель получил профессиональные, выполненные в соответствии с классической традицией переводы баллад Саути «Mary, the Maid of the Inn» («Мэри, служанка постоялого двора», 1796), «St.Michael’s Chair» («Кресло Святого Михаила», 1798), «Cornelius Agrippa; A Ballad, of a Young Man That Would Read Unlawful Books, and How He was Punished» («Корнелий Агриппа; Баллада, о молодом человеке, который читал беззаконные книги, и как он был наказан», 1798), «St.Romuald» («Святой Ромуальд», 1798), «The Lovers’ Rock» («Скала любовников», 1798), «The Well of St.Keyne» («Колодец Святой Катерины», 1798), «Bishop Bruno» («Епископ Бруно», 1798). Переводы были осуществлены Рождественским специально для подготовленного Гумилевым издания баллад Саути, увидевшего свет в 1922 г.
Баллада Р.Саути «Mary, the Maid of the Inn», задолго до времени обращения к ней В.А.Рождественского, привлекла внимание В.А.Жуковского, включившего ее в качестве первой части в свою поэтическую трилогию «Две были и еще одна» (1831). Вместе с тем появление перевода В.А.Рождественского «Мэри, девушка с постоялого двора» было во многом закономерным на новом витке литературного развития в России. Русский переводчик представил английскую балладу максимально приближенно к оригиналу. В переводе баллады Саути «St.Michael’s Chair» под заголовком «Баллада о кресле Св.Михаила и о том, кто в нем сидел», выполненном в первые послереволюционные – «наиболее антирелигиозные» – годы, Рождественским блестяще передана пародийность английского оригинала. Рождественский сохранил многие повторы, использованные автором, но отказался от повтора в финале баллады и, более того, неверно перевел обращенный к главному герою вопрос относительно того, в какой момент звонить в колокол. При переводе баллады «St.Romuald» («Святой Ромуальд»), описывающей житие монаха-отшельника, Рождественским точно воссоздана ирония автора, особенно в финале произведения: «Therefore we thought it prudent to secure // His relics while we might; // And so we meant to strangle him one night» – «И чтоб за нами мощи обеспечить, // Пока он жил у нас, // Мы задушить его решили раз». Русский переводчик сохранил и даже несколько усилил характерные для оригинала преувеличения.
В своем переводе баллады «Cornelius Agrippa; A Ballad, of a Young Man That Would Read Unlawful Books, and How He was Punished», в основу которой положена история «ученика чародея», вызвавшего по неумению дьявола, с которым ему не по силам справиться, опубликованном под заголовком «Корнелий Агриппа: Баллада о молодом человеке, который хотел читать законопротивные книги, и о том, что из этого вышло», Рождественский очень выразительно описал книгу магии, несколько отклонившись от текста английского оригинала. При передаче образа дьявола, которого Саути называет и «the Devil» (Дьявол), и «the Wicked One» (Порочный), и «the Author of ill» (Творец зла), русский переводчик, используя лексемы «черт» и «нечистый», особенно близок подлиннику. В балладе «Bishop Bruno» («Епископ Бруно») Саути пересказал одну из множества легенд, которыми окружено имя Бруно Аугсбургского, замешанного в интригах с престолонаследованием. В своем переводе Рождественский убедительно раскрыл образ утопающего в роскоши епископа, а также смог сохранить используемые в оригинале Саути изобразительно-художественные средства.
Сюжет бегства влюбленных, лежащий в основе баллады Саути «The Lovers’ Rock» («Скала любовников»), встречается едва ли не в каждой мировой культуре или религии. В своем переводе Рождественский отступил от принципа соблюдения количества стихов и пропустил четвертую строфу, содержащую географические названия, мало о чем говорящие русскому читателю. В этом переводе Рождественского гораздо больше отступлений от подлинника, чем в его других переводах из Саути. В результате главный герой являет собой смирившегося с роковыми поворотами судьбы человека, чего нет в оригинале.
Баллада Саути «The Well of St.Keyne» («Колодец Св.Катерины») проникнута традициями христианской легендарности и незатейливым юмором. Значительная часть произведения Саути, равно как и перевода Рождественского, состоит из прямой речи, из-за чего баллада звучит по-фольклорному легко и стилистически живо. Впечатление разговорной непринужденности оригинала создается за счет использования балладной строфы и смешанного размера. В балладе Саути использованы трехстопный амфибрахий, трехстопный анапест, трехстопный дактиль, четырех- и трехстопный ямб. Перевод Рождественского приведен к трехстопному амфибрахию, что соответствует классической традиции русского звучания баллады, введенной еще В.А.Жуковским. По этому поводу Н.Г.Чернышевский писал: «В балладе <...> кажется, что трехсложный размер <...> гораздо благозвучнее и естественнее в русском языке, нежели ямб и хорей».
Раздумывая над теоретическими проблемами перевода, П.Б.Шелли писал: «Растение должно возникнуть из собственного семени, или оно не даст цветка, – в этом-то и заключается тяжесть проклятия вавилонского смешения языков». Свобода, с которой В.А.Рождественский отступал от оригинальных баллад Р.Саути, предполагает, что русский переводчик, «вдохновившись поэтическим строем английской баллады – сплавом наивности и изысканности, простоты и сложности, примитива и высокой культуры – сплавом полярных начал» (Г.Г.Подольская), характерных для жанра баллады, создал своеобразную стилизацию в духе подлинника, родившуюся, как «растение <...> из собственного семени...».
В заключении отмечается, что творчество поэтов «озерной школы» В.Вордсворта, С.Т.Кольриджа и Р.Саути оказалось созвучно многим тенденциям литературного развития в России XIX – начала XX в. Идейно-эстетические представления этих авторов близки взглядам многих русских поэтов и переводчиков. Проведенное исследование убедительно показывает всю обширность проникновения творчества английских поэтов «озерной школы» в русскую литературу эпохи романтизма и серебряного века – это и переводы, и реминисценции из их произведений, и заимствования мотивов и образов, и определенные переклички на уровне художественных деталей. Сравнительно-сопоставительный анализ фактического материала позволяет констатировать глубокое воздействие творчества лейкистов на развитие русской литературы XIX – начала XX в.
В перспективе видится целесообразным проведение системной работы по расширению и углублению имеющихся сведений о восприятии в России произведений поэтов «озерной школы». Отдельного исследования заслуживают переводы из В.Вордсворта, С.Т.Кольриджа и Р.Саути, выполненные в советскую эпоху; представляет интерес сопоставление этих переводов с переводами предшественников XIX – начала XX в. Также имеет смысл создание обоющающей работы, посвященной переводческой деятельности Д.Е.Мина, Ф.Б.Миллера, Я.К.Грота, остающейся до настоящего времени малоизученной. Следует осуществить целостное изучение переводов баллад и лирических стихотворений С.Т.Кольриджа и Р.Саути, выполненных М.Л.Лозинским в 1919 – 1921 гг., а также переводов из В.Вордсворта, созданных Н.Брянским и М.Фроловским.
По теме диссертации автором опубликованы следующие работы:
1. Рябова А. А. М.Ю.Лермонтов и С.Т.Кольридж (к вопросу о литературной преемственности) / А. А. Рябова, Д. Н. Жаткин // Вестник Московского государственного областного университета. Серия Русская филология. – 2007. – №2. – С. 138 – 142. ISBN 978-5-7017-1118-9. Журнал «Вестник Московского государственного областного университета» (серия «Русская филология») входит в действующий перечень ведущих рецензируемых научных журналов и изданий, в которых должны быть опубликованы основные научные результаты диссертации на соискание ученой степени кандидата наук (по филологии и искусствоведению).
2. Рябова А. А. Д.Е.Мин – переводчик произведений В.Вордсворта / А. А. Рябова, Д. Н. Жаткин // Вестник Чувашского университета (Чебоксары). – 2007. – №3. – С. 281 – 287. ISSN 1810-1909. Журнал «Вестник Чувашского университета» входит в действующий перечень ведущих рецензируемых научных журналов и изданий, в которых должны быть опубликованы основные научные результаты диссертации на соискание ученой степени кандидата наук (по филологии и искусствоведению).
3. Рябова А. А. В.А.Рождественский – переводчик баллад Р.Саути / А. А. Рябова, Д. Н. Жаткин // Вестник Вятского государственного гуманитарного университета. – 2008. – №1. – С. 76 –79. Свидетельство о государственной регистрации ПИ №77-14376 от 17 января 2003 г. Журнал «Вестник Вятского государственного гуманитарного университета» входит в действующий перечень ведущих рецензируемых научных журналов и изданий, в которых должны быть опубликованы основные научные результаты диссертации на соискание ученой степени кандидата наук (по филологии и искусствоведению).
4. Рябова А. А. И.И.Козлов – переводчик произведений поэтов «озерной школы» / А. А. Рябова, Д. Н. Жаткин // Литература в диалоге культур – 5: материалы Международной научн. конф. (Ростов-на-Дону, 4 – 6 октября 2007 г.) / Южный федеральный университет. – Ростов н/Д., 2007. – С. 196 – 197. ISBN 5-7051-0214-3.
5. Рябова А. А. Первые опыты обращения В.А.Жуковского к балладному творчеству Р.Саути / А. А. Рябова // Альманах современной науки и образования (Тамбов). – 2007. – №3. Языкознание и литературоведение в синхронии и диахронии и методика преподавания языка и литературы : в 3 ч. – Ч. 1. – С. 85 – 87. ISSN 1993-5552.
6. Рябова А. А. Произведения поэтов «озерной школы» В.Вордсворта и С.Т.Кольриджа в переводческой интерпретации А.С.Пушкина / А. А. Рябова, Д. Н. Жаткин // Теория и практика эффективного преподавания иностранных языков : материалы городской научно-практ. конф., посвященной 10-летию кафедры английского языка и межкультурной коммуникации / Саратовский гос. ун-т им. Н.Г.Чернышевского. – Саратов, 2007. – С. 23 – 28. ISBN 978-5-292-03695-1.
7. Рябова А. А. А.С.Пушкин и традиции «озерной школы» английских романтиков / А. А. Рябова, Д. Н. Жаткин // Пушкин на пороге XXI века: Провинциальный контекст / Государственный литературно-мемориальный и природный музей-заповедник А.С.Пушкина «Болдино», Арзамасский государственный педагогический институт им. А.П.Гайдара. – Арзамас, 2007. – Выпуск 9. – С. 116 – 133. ISBN 978-5-86517-355-7.
8. Рябова А.А. А.С.Пушкин – переводчик произведений В.Вордсворта / А.А. Рябова // Вопросы современной филологии и методики обучения языкам в вузе и школе : сб. статей IX Всероссийской научно-практ. конф. / Пензенский государственный педагогический университет им. В.Г.Белинского, Пензенская государственная сельскохозяйственная академия. – Пенза, 2007. – С. 205 – 207. ISBN 978-5-94338-246-8.
9. Рябова А. А. К вопросу об интерпретации А.С.Пушкиным произведений Р.Саути / А. А. Рябова // Проблемы интерпретации художественного произведения : материалы Всероссийской научн. конф., посвященной 90-летию со дня рождения профессора Н.С.Травушкина (27-28 августа 2007 г.) / Астраханский государственный университет. – Астрахань: Издат. дом «Астраханский университет», 2007. – С. 210 – 216. ISBN 5-88200-998-7.
10. Рябова А. А. Об одном из источников поэтической символики М.Ю.Лермонтова (фантастическая поэма С.Т.Кольриджа «Кристабель») / А. А. Рябова // Тарханский вестник / Государственный Лермонтовский музей-заповедник «Тарханы». – [Пенза], 2007. – Вып. 20. М.Ю.Лермонтов в русской культуре XIX – XXI веков: Материалы научно-практ. конф. (27 – 28 июля 2006 г.). – С. 171 – 176. ISBN 5-93434-044-1.
11. Рябова А. А. Баллады Р.Саути в переводах В.А.Жуковского (1830-е гг.) / А. А. Рябова, Д. Н. Жаткин // Проблемы диалогизма словесного искусства : сборник материалов Всероссийской (с международным участием) научно-практ. конф., посвященной 450-летию добровольного вхождения Башкирии в состав России и Году русского языка (Стерлитамак, 18 – 20 октября 2007 г.) / Стерлитамакская государственная педагогическая академия. – Стерлитамак, 2007. – С. 141 – 143. ISBN 978-5-86111-305-2.
12. Рябова А. А. «We are Seven» В.Вордсворта в русских переводах 1830-1840-х гг. / А. А. Рябова, Д.Н.Жаткин // Язык и культура в России: состояние и эволюционные процессы : материалы Всероссийской научн. конф. (24 – 27 октября 2007 г.) / Самарский государственный университет. – Самара, 2007. – С. 348 – 352. ISBN 978-5-86465-403-3.
Редактор Л.Ю.Горюнова
Корректор А.Ю.Тощева
Компьютерная верстка Д.Б.Фатеева, Е.В.Рязановой
Сдано в производство 09.02.08. Формат 60х84 1/16.
Бумага типографская №1. Печать трафаретная. Шрифт Times New Roman Cyr.
Усл. печ. л. 1,34. Уч.-изд. л. 1,4. Заказ №1192. Тираж 100.
Пензенская государственная технологическая академия.
440605, Россия, г.Пенза, пр.Байдукова/ ул.Гагарина, 1а/11.
