ББК 65.9 (2)-96 В19

От редакции

-'. ' •- і, •

Васин С. А., Лиходей В. Г.

В19 Мера всех вещей: Размышления по­литэкономов.— К.: Политиздат Украины, 1990.— 239 с.

ISBN 5-319-00468-0

Нынче все сходятся на том, что перестройку де­лают люди, что от их труда зависит благосостояние общества. Но разногласия возникают при ответах на вопросы: почему так медленно идет экономическая реформа? как добиться повышения трудовой актив­ности людей? Авторы научно-популярной книги из­лагают собственный взгляд на решение названных проблем.

Книга рассчитана на широкий круг читателей.

ББК 65.9(2)-96

© С. А. Васин, В. Г. Лиходей, 1990

ISBN 5-319-00468-0

Среди причин, вызвавших к жизни пере­стройку, одной из основных, если не главной, бы­ла и есть наша неудовлетворенность состоянием экономики. Какие ошибки в теории и практике предшествовали возникновению кризисных яв­лений, охвативших все общество? Почему про­буксовывает экономическая реформа и как прео­долеть часто непредсказуемые трудности, подсте­регающие ее в обозримом будущем? А главное, как повернуть экономику к человеку — высшей ценности социализма, мере всех вещей? Уже только перечень этих вопросов, поиску ответов на которые посвящена предлагаемая вниманию читателей книга, свидетельствует о сложности и острой актуальности задачи, стоящей перед ав­торами.

Проблематика книги лежит в русле современ­ной социологической публицистики, пользую­щейся популярностью у широких слоев населе­ния. Целый ряд авторских наблюдений, выводов, сравнений, подходов к исследованию явлений и тенденций экономической жизни страны отлича­ется новизной и оригинальностью. Привлекает также разнообразный фактологический мате­риал. В большинстве случаев авторы удачно до­полняют свои размышления актуально звучащи­ми цитатами из классического наследия, органи­чески вплетают в ткань повествования выдержки из художественных произведений. Это делает из-

| +

з

ложение живым, доступным и интересным для читателя любого образовательного уровня.

Полемичная форма подачи материала удер­живает внимание читателя, приглашает его к поиску собственных ответов на вопросы, постав­ленные жизнью. Во многом этому также способ­ствует дискуссионный характер поднимаемых проблем, при рассмотрении которых авторы вы­сказывают довольно смелые, хотя и не всегда бесспорные суждения.

Последнее обстоятельство может вызвать не­мало критических замечаний. Но такая реакция будет свидетельствовать скорее не о недостат­ках, а достоинствах книги, поскольку и ориги­нальность авторских выводов, и критические за­мечания в ответ на них означают одно — живой творческий процесс развития марксистско-ленин­ской теории в условиях социалистического плю­рализма мнений.

Не все авторские подходы разделяет и редак­ция. Это касается, скажем, некоторых оценок политэкономии социализма, ее современного состояния, известной непоследовательности в характеристике места и роли хозрасчетных отно­шений, рынка, конкуренции в новой экономиче­ской модели социалистической системы хозяйст­вования. Вместе с тем следует подчеркнуть, что авторы не встают на путь тотального отрицания так называемых «доперестроечных» выводов экономической теорий.

Вряд ли было бы оправданным вдаваться здесь в критику одних авторских тезисов или вставать на защиту других. Предлагаем читате­лям последовать за авторами и попробовать са­мим разобраться в весьма неоднозначных проб­лемах, стоящих перед нашим обществом.

Предисловие

Каждому автору представляется, что те­ма его книги —самая актуальная. Мы тоже не свободны от такого мнения. Действительно, по­иск ответов на поставленные в книге вопросы ведется на путях анализа таких проблем, как связь человека и экономики; возрастающее зна­чение преобразующей силы общественного со­знания в современном мире и вытекающая от­сюда роль экономической теории; экономическая взаимозависимость людей и борьба их экономи­ческих интересов; удовлетворение социально значимых потребностей человека как способ рас­крытия его человеческой природы, как путь реа­лизации человеческой мечты о социальной спра­ведливости; раскрепощение творческой энергии человека в его свободном труде. Ясно, что рас­смотрение этих проблем требует выхода на пе­редний край общественной мысли.

Принято считать, что книги научно поискового характера должны адресоваться только профес­сионалам, поскольку научный поиск заводит в такие сферы, где без специальной подготовки не обойтись. Однако применительно к предмету по­литической экономии разговор только со специ­алистами, с нашей точки зрения, имеет мало смысла, так как судьба перестройки зависит от экономического поведения всех слоев населе­ния. Поэтому мы хотим говорить с широким кру­гом читателей.

5

При всей заманчивости такого замысла в его осуществлении нас встретил ряд серьезных проблем. Одна из них — как сочетать научный поиск с популяризацией научных знаний? Моно­графическая манера вряд ли устроит широкий круг читателей, а популяризаторская публи­цистика может резко снизить научность изложе­ния. Разрешение этой дилеммы породило ряд особенностей изложения. С одной стороны, в книге много теоретических конструкций. С дру­гой — «швы» между теоретическими построения­ми зачастую «заделаны» так, что позволяют сво­боду толкований, призывают читателя к состав­лению собственного мнения. При этом нас вдох­новляли слова Н. Н. Миклухо-Маклая: «Дикая татаро-монгольская орда с ее свирепой жесто­костью, презрением к духовным ценностям и разделением общества на рабов и вождей прине­сла и укоренила на века в Русском государстве положение, при котором право думать получили только те из нижестоящих, кто, думая, в мыслях своих угадывал желание вождя. А коль скоро всякое слово толковать можно по-разному и че­ловек, намереваясь сказать одно, невольно мо­жет дать повод понимать его иначе, от страха не угодить вождю родилась привычка говорить и писать пространно, все со всех сторон обска­зывать, обтолковывать, дабы понятым быть в одной лишь позволительной плоскости. Все речи заведомо строились с расчетом на понимание примитивное, и потому развитию мышления у тех, кто читал их или слушал, они не способст­вовали».

Настоящая книга местами напоминает трак­тат, местами же — эссе. По нашему мнению, та­кая двойственность вполне закономерна. Ведь,

6

чтобы понять нас, читатели должны размышлять вместе с нами. При этом наши выводы ни в коей мере не претендуют на полное освещение, и тем более на решение анализируемых проблем, а на­целены на то, чтобы стать побудительным моти­вом для новых мыслей или нового поведения чи­тателей.

Особенности изложения сказались и на наших методах количественного анализа. Во всех тех случаях, когда мы использовали сведения из статистических справочников, мы сочли возмож­ным не указывать источник. То же относится и к тем данным, которые рассчитаны непосредст­венно на основе сведений официальной статисти­ки. Когда же расчеты проводились по нашим собственным методикам, их описание дано чрез­вычайно сжато.

В книге немало критических оценок прошло­го и настоящего политэкономии социализма. Ду­мается, право на них дает нам наша причаст­ность к этой науке. И все же вряд ли можно обойтись без одной оговорки взгляды, господст­вующие в науке,— это еще не взгляды конкрет­ных ученых. Поэтому критику догм в науке не следует рассматривать как отрицание наличия оригинальной экономической мысли вчера и се­годня. Совершенно ясно, что ситуация в полит­экономии социализма определялась не отдель­ными специалистами, а запросами командно-ад­министративной системы. И сейчас, когда об­щественная, политическая потребность в подлин­ном научном исследовании социализма явно усиливается, становятся очевидными сдвиги и в сознании политэкономов. Нам очень хотелось бы, чтобы наша книга способствовала этому процессу.

7

Человек

и экономическая теория

Долг и долги

Хотим мы этого или нет, но экономиче­ские вопросы проникают в нашу жизнь со всех сторон. Они регулируют материальные возмож­ности наших семей, вторгаются в наши взаимо­отношения с сослуживцами, доходят до нас из прессы и эфира. Нравится нам это или нет, но мы являемся участниками общественных отно­шений и, вольно или невольно, в своей общест­венной и производственной деятельности каждо­дневно принимаем решения, совершаем дейст­вия, затрагивающие не только наши собственные экономические интересы, но и экономические интересы окружающих нас людей, экономиче­ские интересы всего общества.

Играть в шахматы легче тому, кто знает не только правила игры, но и ее теорию. Кто не хо­чет изучать теорию, но и не желает проигрывать, тот за доску, как правило, не садится. Но жизнь — не шахматы, и раз уж в экономической жизни общества каждому человеку все равно приходится принимать решения и совершать дей­ствия, то знание теории экономических отноше­ний, то есть политической экономии социализма, совершенно необходимо для того, чтобы эти ре­шения и действия были правильными. Однако мо­жем ли мы утверждать, что знания, полученные нами по политэкономии в вузе, техникуме или в школьном курсе обществоведения, помогают нам в повседневной жизни? Скорее всего — нет.

Вряд ли среди наших читателей есть хоть один, не прослушавший в свое время какого-ни­будь курса экономической науки. Самые широ­кие слои населения в свободное от работы время со знанием дела обсуждают проблемы стимулирования, производительности труда, на­учно-технического прогресса, планирования и жилищного строительства. Но можем ли мы ска­зать, что политэкономия социализма дает нам руководство к действию? Ответ прежний — нет.

В этих «нет» заключается одно из удивитель­ных противоречий нашей действительности: лю­дям, повседневно вступающим в экономические отношения между собой, теория их экономиче­ских отношений фактически не может дать ниче­го полезного. На Всесоюзном совещании общест­воведов М. С. Горбачев говорил: «Сложилась парадоксальная картина: самое интересное и увлекательное в современном научном позна­нии— человек и общество, законы их развития, противоречия... превращается нередко в лекциях, да и в учебниках, в нечто скучное, казенное, фор­мальное.

Тем самым убивается живая душа, вся при­влекательность эмоциональной интеллектуально­сти марксизма-ленинизма...» '.

Особенно нетерпимым отрыв экономической теории от практики становится в условиях пе­рестройки всего нашего общества. Причем долг ученых не только в том, чтобы конкретизиро­вать пути решения задач, поставленных парти­ей. «Современный социализм должен познать в первую очередь самого себя. Этого не получится, если и дальше будет довлеть над обществоведе­нием боязнь прикоснуться к проблемам, которые еще не входят составной частью в политические

8

9

решения, а в отношении последних оставаться на уровне комментаторства» 2.

Но политэкономы привыкли только разъяс­нять решения партии. Как же такая, с позволе­ния сказать, научная деятельность может по­мочь обществу, столкнувшемуся с неизведанны­ми проблемами? Если не политэкономия, то кто поможет обществу в теоретическом осмыслении его экономического развития? Сможет ли обще­ство вообще решить встающие перед ним труд­ности без помощи экономической теории? Осоз­нают ли, наконец, политэкономы свой долг, свою ответственность перед обществом?

Жизнь заставляет давать ответы на эти вопро­сы. Если все более насущным в ходе перестрой­ки становится качественный сдвиг всего общест­ва, то перестройка в политэкономии социализма еще неотложнее.

Но как идти вперед в сфере теории? Ведь в настоящее время экономическая теория и эконо­мическая практика обитают в совершенно иных мирах. Причем проникнуть из одного мира в другой почти невозможно. Любознательных чи­тателей мы должны предупредить о подстерега­ющих их трудностях такого проникновения. Прежде всего, политэкономические работы напи­саны на весьма неудобоваримом языке, понима­ние которого возможно лишь после длительной «выучки». Находятся эти работы в журналах и сборниках, жизненные пути которых вряд ли когда-нибудь пересекались с вашими собствен­ными. Можем признаться, что даже для специа­листа поиск нужной статьи нередко превращает­ся в поиск тридевятого царства. Монографии, журналы и сборники — это только видимая часть политэкономического айсберга. А еще есть

диссертации и так называемые депонированные рукописи, считающиеся опубликованными, но прочесть которые почти никому не дано. Есть даже такие работы, которых, кроме их авторов, вообще никто и никогда не читал. Вот уж дей­ствительно «производство ради производства» (или производство ради потребления... получа­ющих гонорары)!

В этих условиях практически исключено, что­бы даже очень дельная политэкономическая статья могла оказать какое-нибудь влияние на простых смертных. Политэкономы оказываются предоставленными самим себе, остаются вне контроля со стороны общества. Они пишут сами для себя, причем особый «демократизм» в науч­ной сфере состоит в том, что каждый может стоять на своей собственной точке зрения, если не критикует точку зрения соседа. Физик, не учи­тывающий в своих исследованиях результаты других ученых, был бы по крайней мере смешон. В политэкономии же можно десятилетиями спо­рить об одном и том же, друг друга не слушая и оставаясь при своем мнении.

Но и в этой «игре» есть особые правила. Ее участники тонко чувствуют, когда кто-то по мо­лодости лет начинает мало-мальски выделяться из общего хора своей оригинальностью. С по­добными попытками они решительно борются, используя особые формы «научного» бюрокра­тизма и монополизма. Поиск истины видавшими виды политэкономами рассматривается как не­позволительная роскошь, как «сверхтворчество», а нормальным признается «творчество» компи­ляторов и комментаторов.

Сегодня уже очевидна чуждость духу и сути социалистического общества такого положения,

10

п

когда из зоны критики выводятся люди и орга низации, регионы и ведомства. Наука вне крити­ки— это не меньшее зло. Но критика политиче­ской экономии социализма?! От этих слов шарах­нутся многие и многие политэкономы! «Как! Кри­тиковать политэкономию социализма? Мы всегда готовы критиковать антимарксистские теории. Но критиковать самих себя?! Критиковать науку, выявляющую и доказывающую, регистрирующую и систематизирующую преимущества социализ­ма над капитализмом? Нет уж, увольте!» — так и слышатся возмущенные голоса.

Но стоит ли приходить в негодование? К. Маркс дал «Капиталу» подзаголовок: «Крити­ка политической экономии». Очевидно, он не по­нимал слово «критика» как разоблачение кого-либо, отметание каких-то идей и т. п. Критич­ность— это внутренняя потребность любого истинного ученого и суть марксизма-ленинизма как революционного учения в целом. К. Маркс критиковал всех политэкономов, но его отноше­ние к настоящим ученым (А. Смиту, Д. Рикардо и др.) в корне отлично от отношения к вульгари­заторам науки (Ж.-Б. Сэю, Ф. Бастиа, Г. Кэри).

В целом научность или вульгарность экономи­ческой теории определяется прогрессивностью или реакционностью тех общественных сил, чьи интересы она защищает. Можно считать себя марксистом и иметь степени и звания, но тот, кто скользит по поверхности явлений и не про­никает в их суть, объективно, хочет он этого или нет, опошляет и вульгаризирует марксизм.

Прогресс политэкономии—не личное дело ученых. В нем заинтересовано все общество, и поэтому политэкономические работы должны адресоваться не только профессионалам, но и

каждому грамотному человеку. Давать оценку истинности политэкономических идей должен тот, кто своим трудом перестраивает нашу дей­ствительность. Собственно говоря, у подлинного ученого может быть только одна цель — стре­миться быть понятым широчайшими массами населения. Только такое понимание может при­вести к тому, что каждый человек овладеет по-литэкономическими знаниями как руководством к повседневному экономическому действию. В конечном счете вряд ли можно говорить о ка­ком-либо реальном совершенствовании социализ­ма без сознательного использования его эконо­мических законов всеми трудящимися.

Практика не может обойтись без экономиче­ской теории. Но и для экономической теории единственным способом развития является ее понимание, признание и поддержка самыми ши­рокими массами. Если политэкономия — наука о человеке и обществе, то ее долг — быть близкой и человеку и обществу. Если же политэконо­мия — набор догм, то она не нуждается в пони­мании.

Регистрировать и систематизировать преиму­щества социализма над капитализмом — работа не пыльная. Куда труднее изучать человека и его потребности. Политэкономы в большом долгу перед обществом, ведь абстрактные построения не только не могут изменить мир, но даже и объ­яснить его. Не пора ли эти долги возвращать?

А пока долг остается, человек в своем эконо­мическом поведении исходит не из экономиче­ских законов социализма, а из своего личного опыта, учитывающего те или иные противоречия м тенденции самой жизни. Доверяясь опыту, он может обеспечить себе сносное материальное еу>

12

13

ществование и положение в обществе. Но может ли он рассчитывать на то, что окружающая его действительность станет лучше и чище?

По образу и подобию

Неискушенному человеку не так легко разобраться, что же происходит с политэкономи­ей социализма. Политэкономы могут показаться ему «странными ребятами». Действительно, при­зывам «укреплять связь теории с практикой» примерно столько же лет, сколько и самой полит­экономии социализма, а воз и ныне там. Чего здесь больше: нерадивости или скудоумия?

Оказывается, ни того, ни другого. Напротив, знакомство с десятками и сотнями работ полит­экономов убеждает, что им, скорее, присуще тру­долюбие (попробуй-ка сочини 400 страниц док­торской диссертации). К тому же, они обладают тонким чутьем, что можно писать и чего нельзя.

К этим «можно» и «нельзя» стоит присмотреть­ся повнимательнее. Анализируя неблагополучную ситуацию в общественных науках, М. С. Горба­чев говорил: «Причины такого положения идут издалека, коренятся еще в той конкретной исто­рической обстановке, при которой в силу извест­ных обстоятельств из теории и обществоведения ушли живая дискуссия и творческая мысль, а авторитарные оценки и суждения стали непрере­каемыми истинами, подлежащими лишь коммен­тированию... Ведь это... факт, что у нас нередко даже поощрялось всякого рода схоластическое теоретизирование, не затрагивающее чьи-либо интересы и жизненные проблемы, а попытки кон­структивного анализа и выдвижения новых идей не получали поддержки» 3.

Грголня читателю уже не требуются специаль­ные пояснения того, как далеко уходят корни авторитарных оценок. Об обстановке тех незаб­венных лет можно судить хотя бы по тому, что опасным было чтение даже официально издан­ных произведений В. И. Ленина (не говоря уж оТкрамольности» «Письма к съезду» и ряда дру-™х оабот) В романе А. Бека «Новое назначе­ние» родители (отец-председатель госкомите­та мать — ответственный партийный работник) испугались, что их 14-летний сын начал читать R Й Ленина Вот отрывок их беседы с сыном: — Очень отрадно, Андрей, что ты начал читать

Л?лена Антоновна сказала сыну «отрадно», но в РР взгляде осторожно посланному мужу, можно уловить беспокойство. Онисимов ее понимает Лм слов Мало ли теперь молодых фрондеров, паспустившихся без твердой руки предвзято под­бирающих выдержки из Ленина. Андрею не сооб-тается о родительских опасениях. Мать, припод­няв со скатерти темно-коричневый том, отчиты­вает мальчика за другое:

__ Хорошо что ты интересуешься сочинения­ми Ленина, но нельзя же проявлять неуважение к книге Если ты взял у папы с полки этот том... Повторяю, мы только рады. Но почитал и изволь гпазу же поставить на место. Вдруг взрослым чтя книга потребуется... Кроме того, если жела­ешь что-нибудь запомнить, заведи тетрадь и де­лай выписки. Нельзя же портить книгу своими пометками.

_ Что за пометки і

Онисимов... подтягивает к себе украшенный золотым теснением томик: «Еще не хватало -сын начал что-то отмечать у Ленина».

15

14

Что же такого опасного в трудах В. И. Лени­на? Думается, две вещи: иные, чем у И. В. Ста­лина, представления о социализме (о роли демо­кратии, живого творчества масс); иные, чем у И. В. Сталина, способ мышления и стиль изло­жения, при которых истины не изрекаются, а оты­скиваются вместе с читателями, и которые учат читателей мыслить самостоятельно, а не семина-ристски, начетнически твердить догматы веры.

Но сталинской системе власти нужны были именно слепая вера и полнейшее подчинение воле «вождя». Поэтому на общественные науки и возлагалась задача по воспитанию такого стереотипа поведения. Нужно было убедить че­ловека в целесообразности положения, при кото­ром он с гордостью мог бы называть себя «вин­тиком государственной машины». Нужно было доказывать правильность существующего поряд­ка вещей, но так, чтобы человек не вздумал сам размышлять об этом.

Наиболее удобный способ выполнить эту зада­чу— сделать экономическую теорию скучной и непонятной, убить в человеке интерес к общест­венной проблематике. Политэкономия социализ­ма с успехом выполнила ее. «Существующая по­ка постановка и формы, методы преподавания общественных наук в немалой степени способ­ствуют тому, что мы называем догматизмом, схоластикой»4.

Таким образом, политэкономия социализма создавалась по образу и подобию административ­но-командной системы и ее творца. Этим объ­ясняется проповедь тотального централизма в управлении и планировании, изгнание из предме­та экономической теории социальной сферы, сфе-

ры удовлетворения потребностей человека, да и самого человека. Соответственно деформиро­вался и метод политэкономии. В нем причуд­ливо переплелись вульгарно-материалистические представления о материальном производстве с идеалистическими взглядами на планомерность развития социализма и метафизическим понима­нием соответствия производительных сил и про­изводственных отношений, бесконфликтности их развития при социализме.

Впрочем, почуяв дух последних партийных ре­шений, политэкономия социализма ныне в по­жарном порядке открещивается от наиболее одиозных сталинских тезисов. Но их изъятие из текста нового учебника по политэкономии социа­лизма еще не свидетельствует о новом мышле­нии. Да и может ли косметическое вмешательство изменить сущность сталинского детища?

Так, если раньше политэкономия социализма старательно замалчивала роль социалистическо­го государства в экономической жизни общества, то теперь (по последнему слову этой науки и ее же своеобразной техники) проводится искусное манипулирование, нацеленное на подмену поня­тий «общество» (для пущей путаницы — «единая трудовая ассоциация»!) и «государство»: «Воз­никающая на базе общенародной собственности единая трудовая ассоциация... не только верхов­ный собственник со своими особыми интересами, но и субъект хозяйствования, субъект управле­ния на уровне народного хозяйства. В условиях социализма в качестве этого субъекта выступает прежде всего государство» 5. Мы оставляем пока п стороне вопрос об «особых» интересах государ­ства. Зато обратим внимание на словосочетание

16

17

«верховный собственник». Есть в нем, право, что-то от небезызвестного Верховного...

В чем цель постоянного отождествления обще­ства и государства? Да в том, чтобы придать не­преложность каждому шагу государства, чтобы подчеркнуть объективную обусловленность всех его целей, чтобы обосновать необходимость бес­прекословного подчинения каждого этим целям. Всякое упоминание о государстве пугает полит­экономию социализма как угроза проникновения в ее тайну. Тем более недопустимым для нее является беспристрастное научное исследование природы и функций социалистического государ­ства, могущее развеять весь мистический туман этой науки.

В сталинскую эпоху святость авторитета госу­дарства была не меньшей, чем святость авторите­та церкви в средневековье. Оба эти авторитета нуждались в защите. Но если главной опас­ностью для одного были естественные науки, то для другого... Впрочем, послушаем лучше учено­го и мыслителя П. Л. Капицу: «Мне думается, что создавшиеся сейчас внешние условия для об­щественных наук несколько подобны тем, в ко­торых естественные науки были в средние века... Сейчас существует большое разнообразие госу­дарственных структур, которые признают за истину только то в общественных науках, что доказывает целесообразность этих структур. Естественно, что при таких условиях развитие общественных наук сильно стеснено» б. От себя лишь добавим, что особая трагедия обществен­ных наук состояла в том, что им не только не да­вали развиваться, как это в свое время было с естествознанием, но их же самих заставляли вы­ступать защитниками существующего порядка.

18

И. В. Сталин прекрасно понимал значение для настоящей теории связи с практикой. Поэтому все пути для такой связи были закрыты. Одни книги запрещались вовсе, другие упрятывались в спецхранилищах, третьи получали гриф «для служебного пользования». Возникла сложнейшая система допусков, отсеивавшая от знаний абсо­лютное большинство людей и возводившая в ранг посвященных меньшинство.

Важнейшая роль в этой системе отводилась искажению статистических данных. Одна инфор­мация объявлялась закрытой, другая — прямо или косвенно фальсифицировалась. Но даже бо­лее или менее достоверная информация приводи­лась в разные годы в разных сочетаниях с таким расчетом, чтобы нельзя было сделать выводов об общих тенденциях в той или иной сфере об­щественного развития.

Если официальная статистика до сих пор не признается в своих «грехах», то вот что сообщает начальник Главного управления геодезии и кар­тографии: «Карты СССР стали умышленно иска­жаться с конца тридцатых годов... Подчиняясь приказу, специалисты вынуждены были убирать с карт одни объекты, изменять местонахождение других... Но и в послесталинское время искаже­ние общедоступных карт продолжало оставаться обязательной работой нашего управления... пере­двигались дороги и реки, разворачивались город­ские районы, неправильно указывались улицы, дома...

Такая наща «работа» с появлением космиче­ской фотосъемки лишалась всякого смысла. Но тем не менее она продолжалась вплоть до этого (1988—ре5.) года»7.

В сегодняшних условиях, видимо, не лишне на-

19

помнить идеи В. И. Ленина об отмене коммерче­ской тайны как о необходимой мере для установ­ления контроля трудящихся за производством и распределением, распространив их на все виды социально-экономической информации. Он писал, что следует издать закон, «...предоставляющий любой группе граждан, достигающей солидной демократической численности (скажем, 1000 или 10 000 избирателей), права просмотра всех доку­ментов любого крупного предприятия... Без отме­ны коммерческой тайны контроль за производ­ством и распределением либо остается пустей­шим посулом,., либо контроль может быть осу­ществлен только реакционно-бюрократическими способами и мерами»8.

Многие препоны развитию общественных наук сохраняются и сегодня. Поэтому мы целиком присоединяемся к выводам Т. Дзокаевой: «Мно­гие науки пережили горькую судьбу. О некото­рых мы знали раньше. О других узнаем в послед­нее время. Но экономическая наука, можно ска­зать, еще хранит свои тайны. Особенно та, что называется «политической экономией». Замечаю, что само название стало мало привлекательным, оттого и звучит тяжеловесно. Когда-то увлекаю­щая и увлекательная, эта корневая наука в гла­зах многих потеряла былое значение. Особенно в части, что называется «политэкономией социа­лизма».

Формировал эту модификацию экономической теории Сталин...и сегодня, хоть и не курится больше фимиам «создателю», мы раболепно про­должаем ему служить: наука все та же» 9.

Один пример того, как И. В. Сталин модифи­цировал экономическую теорию. Основным его средством было использование из марксизма-ле-

цинизма только того, что ему выгодно, и замал­чивание всего остального. Вот, например, его положения о материальной жизни и способе про­изводства: «В чем же... состоит та главная сила и системе условий материальной жизни обще­ства, которая определяет физиономию общества, характер общественного строя, развитие обще­ства от одного строя к другому?

Такой силой исторический материализм счи­тает способ добывания средств к жизни, необхо­димых для существования людей, способ произ-«одства материальных благ — пищи, одежды, обуви, жилища, топлива, орудий производства и т. п....» 10.

А вот как Ф. Энгельс подходил к этому же во­просу: «Согласно материалистическому понима­нию, определяющим моментом в истории являет­ся в конечном счете производство и воспроизвод­ство непосредственной жизни. Но само оно, опять-таки, бывает двоякого рода. С одной сто­роны — производство средств к жизни: предмет 1ов питания, одежды, жилища и необходимых для этого орудий; с другой — производство само­го человека, продолжение рода. Общественные порядки, при которых живут люди определенной исторической эпохи и определенной страны, обу­словливаются обоими видами производства: сту­пенью развития, с одной стороны — труда, с дру-1ой — семьи» и.

Наконец, зададимся вопросом, какова генеа­логия следующих положений цитировавшегося уже нами учебника политической экономии: ма-п'риальной основой непрерывного возобновления и рпзвития производства является воспроизвод-| ню общественного продукта; процесс воспроиз-нпдетва обеспечивает непрерывность обществен-

20

21

ного производства, его возобновление и разви-' тие,2.

Стоит обратить внимание на то, что во време­на Ф. Энгельса семья выполняла многие функ­ции, которые сегодня выделились в социальную сферу — образование, общественное питание и многое другое, чего раньше вообще не было. И если Ф. Энгельс понимал равнозначность семьи всему общественному производству как фактора, определяющего общественный строй, то как же не понять роли социальной (или, как называет ее политэкономия социализма,— непроизводствен­ной) сферы в жизни современного общества?

Однако И. В. Сталин «забыл» о ней. И неслу­чайно: такая забывчивость позволяла оправдать любые перекосы в развитии общества, коль скоро экономика развивается быстро. А уж когда и это быстрое развитие кануло в Лету, то не пора ли отказаться от политэкономического варианта «Краткого курса» не только на словах, но и на деле?..

Рано или поздно за все надо платить. Пустоты в фундаменте приводят к проседанию всего зда­ния. К еще более тяжелым последствиям ведет игнорирование взаимосвязанности всех сторон жизни общества.

Раба любви... к продукту

Социально-экономическая взаимозависи-мость людей означает, что они что-то дают друг другу и что-то получают друг от друга. Иными словами, основным содержанием этой взаимоза­висимости является обмен деятельностью между членами общества, подобно тому как в любом живом организме происходит обмен веществ.

22

При всей кажущейся очевидности этого факта лишь К. Маркс сумел установить, что содержа­нием «обмена веществ» буржуазного общества является обмен товарами. Здесь людям есть о чем поговорить, если у них есть что обменять. Товарный обмен — это не просто обмен продук­тами труда, а обмен такими вещами, в которые вложено одинаковое количество общественно не­обходимого труда и которые имеют поэтому оди­наковую стоимость. Равенство обмениваемых стоимостей — это основной принцип обществен­ной связи буржуазного общества. Поэтому в нем общественные связи принимают форму стоимост­ных связей. Последние образуют социальную ткань буржуазного общества, из которой выра­стает вся система его отношений.

В свое время политэкономы усвоили положе­ние К. Маркса о том, что стоимостные отношения в коммунистическом обществе отомрут и что принцип равенства при обмене — по своей при­роде чисто буржуазный. Однако стоимостные от­ношения при социализме сохраняются, и это со­здает почву для бесчисленных споров по этому поводу.

Уменьшение роли стоимостных отношений при социализме не вызывает сомнения. Земля, пред­приятия, сооружения общественного назначения п многое другое не подлежат купле-продаже и потому выпадают из стоимостных общественных связей. Цены в значительной степени отражают не количество затраченного труда, а регулирую­щую деятельность государства, которое проводит глобальную политику цен. И хотя нет оснований к торить о том, что стоимость изжита, очевидно, что в масштабах всего общества она перестала быть регулятором «обмена веществ», а значит,

аз

общественные связи сегодня уже нельзя свести к стоимостным отношениям.

Однако из этого никак не следует, что на то­варно-денежные отношения можно «махнуть ру­кой». В условиях полного хозрасчета и самофи­нансирования они могут оказать неоценимую услугу — обеспечить заинтересованность пред­приятий в повышении эффективности производ­ства и их ответственность за результаты своей работы. Тем самым практическая роль товарно-денежных отношений не только не уменьшится, но и должна существенно возрасти. Но сейчас речь не об этом, а о природе общественных свя­зей при социализме.

В незабвенные времена трудодней и карточной системы, когда казалось, что со стоимостными отношениями вот-вот будет покончено, политэко­номы обратили свои взоры к другой стороне товара — потребительной стоимости продукта труда. Впоследствии они заявили об особом значении потребительной стоимости при социа­лизме.

Отождествляя эту потребительную стоимость (полезность) со способностью продукта удовле­творить действительную потребность человека, политэкономия социализма делает вывод о не­коем непосредственно общественном значении продукта. Вот что, в частности, говорится в ны­нешнем учебнике: «Социалистическая форма об­щественного продукта определяется тем, что он создается в условиях общественной собствен-ности, трудом на социалистических предприятиях и предназначен с самого начала для удовлетво­рения общественных и личных потребностей об­щества. В этом смысле он приобретает непосред­ственно общественное значение» 13.

24

Как видим, стандартные декларации о том, чем определяется социалистическая форма общест­венного продукта, используются для того, чтобы обосновать его непосредственно общественное значение. В свою очередь, это служит обосно­ванию следующей ритуальной формулы: «Ре­зультатом социалистического производства явля­ется общественный продукт» 14. Повторяя на все лады это заклинание, политэкономы тем самым присягают в верности продукту и призывают ориентировать производство на увеличение его массы.

На первый взгляд, призыв к увеличению про­изводства продукта может показаться вполне добродетельным. Но беда в том, что политэко­номы перенесли на продукт представления об общественной связи, каковой ранее выступала его стоимость. Продукт сам по себе, а его нату­ральной форме, стал краеугольным камнем по­литэкономии социализма.

Фетишизация продукта как результата произ­водства привела к господству в среде политэко­номов представления о том, что производитель­ным является лишь труд, создающий материаль­но-вещественные продукты. Многие из них даже не подозревают, что К. Маркс подверг критике А. Смита именно за такое вульгарное представ­ление, назвав его представлением «по-шотланд­ски» 15.

Но политэкономы, «ослепленные страстью», идут еще дальше А. Смита. Они пришли к выво­ду о том, что работники сферы нематериального производства, обслуживающие лиц, занятых про­изводительным трудом, содержатся за счет ре­зультатов труда последних. При этом оказывает­ся, что работники науки, культуры, просвещения,

25

здравоохранения и сферы услуг находятся на со держании у рабочих, колхозников и инженерно технических работников. Правда, политэкономь пытаются несколько смягчить категоричность своих выводов и сообщают, что и работники сфе­ры нематериального производства все-таки тоже занимаются общественно полезным трудом. Не если труд тех и других одинаково полезен, то зачем же их противопоставлять друг другу?

При таком подходе получается, что врач, де­лающий прививку ребенку,— работник непроиз­водительный, а ветеринар, делающий прививку жеребенку,— производительный. Стричь людей — труд непроизводительный, а стричь овец — про­изводительный. Все дело в том, что люди — не продукты. По этой логике у акушера, принима­ющего роды, нет шансов быть признанным про­изводительным работником, а вот у гробовщика шансы на это вполне реальные, поскольку в его ведомстве люди уже достигли того состояния, когда их можно приравнять к продуктам в их предметности.

Бессмысленно было бы отрицать различие в труде тех, кто создает продукт, и тех, кто направ­ляет свою деятельность на человека. Но все дело в цели такого различения. О целях политэконо­мии социализма можно догадаться, приняв во! внимание ее тезис о том, что производительным является труд как рабочих и специалистов, так и административно-управленческого персонала предприятий.

Вот, оказывается, в чем дело! Привилегия быть «производительными» забронирована для управ­ленцев. Что это все заладили про 18 млн. непро­изводительных работников, обзывая их бюрокра­тами? Ведь 11,5 млн.16 из них «непосредственно

26

вязаны с производством общественной потреби-іельной стоимости».

Итак, политэкономы последовательно объяв­ляют труд по созданию продуктов решающей і ферой общественного труда. Они, видимо, исхо-іят из того, что, если рабочий не сошьет костюм, ю врачу придется ходить нагишом. А вот рабо­чий может обойтись и без медицинской помощи. Что ж, тогда надо признать правыми только физиократов, считавших производительным лишь труд в земледелии. Ведь крестьянин может обой­тись и без костюма, а рабочий без хлеба долго не протянет.

Если физиократам XVIII века можно извинить такую «святую простоту», то ныне подобный ход мыслей чрезвычайно вреден: спору нет, от труда обувщика зависит, будут ли у врача целы ноги, но ведь от врача зависит, будет ли обувщик, попавший в его руки, вообще жив-здоров. От тру­да педагога зависит нравственное здоровье под­растающего поколения. От труда ученого может іависеть судьба всей жизни на планете. Так мож­но ли сегодня противопоставлять труд по произ­водству продуктов труду по «воспроизводству» человека и общества? Разве не является такое противопоставление, основанное на ориентации на продукт, а не на человека и его потребности, токазательством небеспочвенности утверждения публициста М. Антонова, называющего сего­дняшнюю политэкономию социализма наукой безнравственной 17.

Продукт стал кумиром политэкономии социа­лизма и пронизывает ее от начала до конца. Игнорируя позорные реальности дефицитной жономики, закрывая глаза на извечность для нашего общества и постоянное обострение про-

27

блемы качества продукции, не замечая непосиль­ную для общества гирю «затоваренности», цена которой — почти полтриллиона рублей, полит­экономия социализма заявляет: «В условиях рас­ширенного воспроизводства, которое является типичным и закономерным для социализма, из каждого последующего цикла общественный про­дукт выходит возросшим по объему и более со­вершенным по своим структуре и качеству»,8.

Как же совместить эту риторику с тем, что по­казатели производства продукта и другие пока­затели социально-экономического развития все более ухудшаются? Среднегодовые темпы приро­ста производительности труда и национального дохода в одиннадцатой пятилетке оказались в 2,5 раза меньше, чем в восьмой (табл. 1). Еще острее торможение развития сказалось на наших с вами доходах: среднегодовой темп их прироста упал более чем в 4 раза.

Эти данные дает нам официальная статистика. По мнению же специалистов, реальные темпы роста производительности труда и других показа­телей ею сильно завышены вследствие инфляци­онных процессов. Так, по оценкам В. Селюнина и Г. Ханина, исключив этот фактор, среднего­довые приросты национального дохода по пяти­леткам оказываются следующими: девятая — 3,2 %, десятая — 1 %, одиннадцатая — 0,6 % 19.

Но дело не только в инфляции. М. С. Горбачев пояснял: «...Темпы экономического развития у нас снижались и достигли критической точки. Но и эти темпы, как теперь стало ясно, достига­лись в значительной мере на нездоровой основе, на конъюнктурных факторах. Я имею в виду тор­говлю нефтью на мировом рынке по сложившим­ся тогда высоким ценам, ничем не оправданное

Таблица 1

Основные тенденции

социально-экономического развитии СССР (среднегодовые темпы прироста, %)

	Производи-
	тельность об-	Произведен-	Реальные до-
Годы	щественного	ный нацио-	ходы на душу
	труда	нальный дохол	населения
1961—1965	6,1	6,5	3,6
1966—1970	6,3	7,8	5,9
1971—1975	4,5	5,7	4,4
1976—1980	3,3	4,3	3,4
1981—1985	2,7	3,2	1,8
1986-1988	2,8	2,8	1,4

форсирование продажи алкогольных напитков. Если очистить экономические показатели роста от влияния этих факторов, то получится, что на протяжении практически четырех пятилеток мы не имели увеличении абсолютного прироста на­ционального дохода, а в начале 80-х годов он стал даже сокращаться» 20.

Если даже исходить из официальных данных статистики, то и тогда оказывается, что прирост реальных доходов является фикцией. В действи­тельности, все дополнительно произведенное об­ществу не служит, а оседает на складах в виде запасов товарно-материальных ценностей. За 1981—1987 гг. национальный доход (использо­ванный на потребление и накопление) увеличил­ся с 454 до 586 млрд. руб., то есть на 132 млрд. руб. За это же время стоимость запасов выросла с 322 до 469 млрд. руб., или на 147 млрд. руб. Таким образом, весь прирост национального до­хода и еще продукция на 15 млрд. руб. осели в

28

29

запасах. Остающийся без движения продукт безвозвратно поглощает, пожирает живой труд общества, его силы и способности. Уже длитель­ное время наращенная часть национального до­хода общественных потребностей не удовлетво­ряет. Отсюда следует, что реальное потребление национального дохода не только не увеличилось, но даже уменьшилось.

Обществу становится все яснее, что увеличе­ние производства продукта еще не означает бо­лее полного удовлетворения потребностей людей. Выходит, что потребительная стоимость продук­та не в состоянии выразить общественные связи социалистического общества, а его производство не исчерпывает обмена деятельности при социа­лизме.

Тем не менее политэкономия социализма объ­являет продукт главным богатством общества, а себя — наукой о приумножении этого главного богатства. Из своего кумира — продукта — она соорудила для самой себя пьедестал, взобрав­шись на который она уже не воспринимает при­зывов снизу, и тем более не терпит критики в свой адрес.

Веха или помеха ?

В оправдание политэкономов надо ска­зать, что были веские причины, по которым им так полюбился продукт. Дело в том, что многие десятилетия в стране не хватало самых необхо­димых продуктов, и в те времена вряд ли кому приходило в голову, что количественный рост продуктов может из блага превратиться во зло. Продукт был вехой, ориентиром на поле эконо­мического действия, крепко «вкопанным» в его

30

почву. И за это время он успел пустить глубокие корни в экономическое сознание.

Сформировался хозяйственный механизм, ори­ентирующийся на количественное увеличение продукта. Но оказалось, что препятствием на этом пути становится его качество. Напротив, снижение качества продукта открывает путь к его количественному росту. Там, где человек мог бы обойтись одной парой более качественной обуви, ему приходится покупать две менее каче­ственные. Чем ниже качество продукции, тем вы­ше количественный спрос на нее. А повышенный спрос ускоряет реализацию продукции, что уве­личивает доходы производителей.

Количество всегда есть множество чего-то оди­накового. Чем уже ассортимент выпускаемой продукции, тем легче нарастить ее количество. Поэтому ориентация на количественный рост продукта как бы стирает особенности его отдель­ных образцов, «обескачествливает» продукт. Так создается механизм снижения качества продукта, его обезличенности и безразличия к изменяющим­ся потребностям людей. Потребительная стои­мость (полезность) продукта и потребность, ко­торую он должен удовлетворить, оказываются не чем-то близким друг другу, а прямо противо­положными определенностями. Некачественный продукт не столько удовлетворяет потребность, сколько раздражает ее носителя, причиняет ему неприятности.

В конечном счете количественный рост продук­та вступает в противоречие с самим собой. Про­дуктовая ориентация породила небывалый мате­матический парадокс: чем больше каждое сла­гаемое, тем меньше их сумма. Суть этого пара­докса в том, что каждая отрасль, производящая

31

-,...,:*,

33;

Таблица 2 Динамика развития основных отраслей народного хозяйства СССР (в % к I960 г.)

	Продукция	промышленности		Валовая про­дукция сель- ского хозяйства
Год	Средства произ-		Предметы
	водства (группа		потребления
	«А»)		(группа «Б>)
1960	100		100	100
1970	239		203	138
1980	438		336	154
1985	523		407	171
1988	591		466	182

определенную часть совокупного общественного продукта, заинтересована в том, чтобы макси­мально завысить в глазах государства и обще­ства полезный эффект своей деятельности, а сле­довательно, заинтересована в «разбухании» сво­его продукта. Она пытается «всучить» другим отраслям не то, что им нужно, а то, что ей самой выгодно. Появилась даже поговорка: экономя* чески выгодно то, что не экономично. А все дело в том, что деление экономики по отраслям под­чинено структуре производства продукта, а не структуре потребления и потребностей. Поэтому сама сегодняшняя отраслевая структура поро­ждает ведомственную ограниченность и затрат­ный характер производства.

Какие отрасли самые важные с точки зрения производства продукта? Конечно, те, продукт ко­торых служит производству других продуктов. А значит, промежуточный продукт важнее ко­нечного. Так и получается, что самыми важными считаются отрасли, производящие средства про-

32

изводства для производства средств производ­ства; затем идут отрасли, производящие сред­ства производства для производства предметов потребления; далее — отрасли, производящие предметы потребления, то есть легкая и пищевая промышленность; затем — сельское хозяйство^. Нечего и говорить, что вовсе бесправными в этой отраслевой иерархии оказываются отрасли не­материального производства, не создающие ни средств производства, ни предметов потребления. Определенное представление о динамике раз­вития основных отраслей народного хозяйства дают данные табл. 2. В 1988 г. по сравнению с 1960 г. производство средств производства в про­мышленности увеличилось в 5,9 раза, тогда как производство предметов — в 4,6 раза, а валовая продукция сельского хозяйства — только в 1,8

раза. „,

Предположим, на шахте открыт новый богатый пласт и удалось повысить добычу угля. Куда в первую очередь будет направлен уголь? Конечно, на металлургический завод. Зачем? Чтобы уве­личить выпуск металла, из которого будут сде­ланы новые, более мощные, угледобывающие комбайны, которые будут отправлены для раз­работки вновь открытого угольного пласта и по­зволят еще больше увеличить добычу угля. За­чем' Чтобы этот уголь послужил производству еще более мощных угледобывающих комбайнов. И не потому ли такие трудности испытывают сельское хозяйство, легкая и пищевая промыш­ленность в таком плачевном состоянии оказы­ваются сфера услуг, здравоохранение, просве­щение?

Из данных табл. 3 видно, как во времена за­стоя ухудшалось финансирование ряда отраслей

2 9-Н16

Таблица 3

Изменение удельного веса расходов на социально-культурные мероприятия из госбюджета СССР, %

	Всего	В том числе:
Год		на здравоох­ранение и физ­культуру	на просвеще­ние