« ББК 65.9 (2)-96 В19 От редакции -'. ' •- і, • Васин С. А., Лиходей В. Г. ...»

* Рассчитано по: Аргументы и факты. 1988. № 32.

162

Получается, что по мере улучшения жилищной ситуации расстояние между нуждающимися в жилье и обеспеченными им все более увеличи­вается. К такому же выводу приходишь и при анализе изменения удельного веса в совокупном населении лиц, получающих новое жилье. Если в 1960 г. в новое жилье въехало 4,4 % населения страны, то в дальнейшем удельный вес все вре­мя снижался и в 1988 г. составил 2,8 %.

В качестве лучшего средства против ажиота­жа в очередях у нас всегда считался разгон са­мих очередей. Поэтому существует целое зако­нодательство, не позволяющее многим реально нуждающимся встать в квартирную очередь. Да­же по оценкам специалистов, нормы получения жилья у нас крайне низки. Как сообщает дирек­тор ЦНИИЭП жилища С. Николаев, санитарной нормой являются 9 м2 жилой площади на чело­века. Санитарной эта норма называется потому, что при ее нарушении существенно ухудшается здоровье людей. Так, при увеличении жилпло­щади с 4 до 6 м2 на человека детская заболева­емость уменьшается на 12 %, а при ее увеличе­нии до 9 м2 число сердечно-сосудистых и нерв­ных заболеваний уменьшается вдвое. И хотя средняя обеспеченность жилой площадью в це­лом по стране на начало 1989 г. составила 10,5 м2 на человека, то есть все жители уже се­годня могли бы рассчитывать на обеспеченность жильем по санитарной норме, но оказывается, 100 млн. человек не имеют жилья по этой норме, что равносильно антисанитарным условиям их проживания. К тому же 43 млн. человек (15 % населения) вообще не имеют собственного жи­лья, а скитаются по общежитиям, баракам, по­луподвалам и чужим углам 27.

6* 163

Может, все это временно и стоит только наб­раться терпения и подождать? Наши люди отли­чаются особым долготерпением и ждать привы­кли. Мы ждали и по-прежнему ждем многого, что необходимо для нормальной жизни. Но по­чему-то людям невтерпеж решение именно жили­щной проблемы.

К. Маркс сделал красноречивое наблюдение: «Как бы ни был мал какой-нибудь дом, но, пока окружающие его дома точно так же малы, он удовлетворяет всем предъявляемым к жилищу общественным требованиям. Но если рядом с маленьким домиком вырастает дворец, то домик съеживается до размеров жалкой хижины... И как бы ни увеличивались размеры домика с про­грессом цивилизации, но если соседний дворец увеличивается в одинаковой или еще в большей степени, обитатель сравнительно маленького до­мика будет чувствовать себя в своих четырех стенах все более неуютно, все более неудовлет­воренно, все более приниженно» 28.

Конечно, любая социальная несправедливость порождает чувство неудовлетворенности и при­ниженности. Но, пожалуй, неравномерность жи­лищных условий в этом смысле занимает особое место, поскольку никакие ссылки на распределе­ние по труду не могут оправдать колоссальных различий в жизненных условиях подрастающего поколения. К тому же эти различия более фикси­рованы, более очевидны, чем, скажем, различия в питании. Кроме того, дифференциация жилищ­ных условий порождает комплекс негативных психологических факторов: напряженность вну­трисемейных отношений, чувство вины перед де­тьми за ненормальность жизненных условий, чув­ство социальной бесперспективности.

164

Раньше люди ютились в коммуналках и не ро­птали. Теперь же, когда жилищная ситуация яв­но улучшилась, мы все больше ею недовольны и нас почему-то перестали радовать достижения вроде первого места в мире по производству це­мента, а поражает тот факт, что СССР находится лишь в пятом десятке стран по обеспеченности жильем 29.

«Куда же девается цемент?» — этот сакрамен­тальный вопрос вспыхнул в нашем сознании при виде развалин жилых домов Кировакаиа, Лени-накана, Спитака... А заодно вспоминаешь пере­суды о чиновничьих хоромах, где «хоть конем гуляй» и масса всевозможных удобств, которые трудно себе даже представить. А уж рассказы о загородных виллах с бассейнами, саунами, тен­нисными кортами и тенистыми парками вообще смахивают на сказки Шехерезады.

Так или иначе, но пока одни стоят в квартир­ных очередях, другие имеют по две, а иногда и по три квартиры на семью. Квартиры размени-ватся и смениваются, сдаются в наем или пусту­ют, а их хозяева тем временем женятся и разво­дятся, съезжаются и разъезжаются, стремясь «расширять и улучшать». Трудно сказать, чего здесь больше — инстинктивного стремления че­ловека к расширению жизненного пространст­ва, желания превратить денежное богатство в материальное, жажды обогащения или просто беспомощности государства в распределении жилья, в контроле за его использованием, в рас­ходовании средств госбюджета на его содержа­ние, во взимании квартирной платы.

Не сомневаясь в том, что к 2000 г. в среднем на одну семью будет по одной отдельной кварти­ре, мы подозреваем, что многие реальные семьи

165

ак и не будут иметь ее или, даже имея отдель­ную квартиру, будут остро нуждаться в улуч­шении жилищных условий (если, конечно, у лю­дей не пропадет желание иметь детей). Осно­вания для такого скептицизма заключаются в уже отмеченном нами усилении дифференциа­ции населения по возможностям получения но­вого жилья. Каков же механизм этой диффе­ренциации?

На конец 1980 г. в СССР на душу населения приходилось жилья общей полезной площадью 13,4 м2. За 1981—1988 гг. в новые квартиры пло­щадью 936 млн. м2 въехало 59 млн. человек, то есть на каждого из них было получено в среднем по 15,9 м2, или на 2,5 м2 больше, чем средняя обеспеченность в 1980 г. Оказывается, если бы в течение каждого текущего года новоселы полу­чали площади не больше среднего уровня обес­печенности жильем на его начало, то только за 1981—1988 гг. новое жилье дополнительно полу­чили бы 6,5 млн. человек.

Практически применение одного только этого принципа распределения жилья остановило бы и в ближайшие годы заметно уменьшило бы дифференциацию в жилищных условиях. Но как быть с уже сложившимися диспропорциями в обеспеченности жилплощадью? Самое главное — развивать экономические методы установления социальной справедливости. Нужно сделать так, чтобы распоряжение чрезмерной жилплощадью стало невыгодным.

Сейчас в этом направлении уже сделаны пер­вые робкие шаги. Но на пути находится одно труднопреодолимое препятствие, которое еще не так давно со многих высоких трибун преподно­силось как социальное завоевание,— самая низ-

кая в мире квартплата. Так что же это — благо или зло?

Мы не будем говорить о том, что при сравне­нии нашего жизненного уровня с уровнем других ст.ран наша самая низкая в мире квартплата оказывается слабым утешением. Не будем мы говорить и о том, что трудно сыскать более бед­ную и беспомощную организацию, чем ЖЭК Мы поговорим о другом. Наша квартплата низ­ка настолько, что при самых различных жилищ­ных условиях мы платим почти поровну. Кроме того, поскольку плата взимается только за собст­венно жилую площадь, то бесплатными оказыва­ются и крохотная кухонька с узеньким коридор­чиком, и громадная кухня с вместительным хол­лом. По имеющимся оценкам, в новых домах площадь вспомогательных помещений (при той же жилой площади) в среднем на треть больше, чем в зданиях, построенных 25—30 лет назад30.

Наша квартплата низкая, одинаково низкая, практически одинаковая. Прикладывание же к неравным условиям равных мерок не устанавли­вает равенство, а, как отмечал В. И. Ленин, ос­вящает фактическое неравенство31.

В нашей квартплате одно из ярчайших прояв­лений находит мелкобуржуазный принцип урав­ниловки. Именно в полемике с мелкобуржуаз­ными социалистами Ф. Энгельс в работе «К жи­лищному вопросу» высказал ряд соображений о путях решения жилищной проблемы в будущем обществе. В противовес мелким буржуа он счи­тал возможным сохранение отношений найма жилья: «...Уничтожение земельной собственности не предполагает уничтожения земельной ренты, її передачу ее, хотя и в видоизмененной форме, обществу. Фактическое овладение всеми орудия-

166

167

ми труда со стороны трудящегося народа не ис­ключает, следовательно, никоим образом сохра­нения найма и сдачи в наем» 32. В. И. Ленин вы­сказался поэтому поводу еще решительнее: «Сда­ча квартир, принадлежащих всему народу, от­дельным семьям за плату предполагает и взима­ние этой платы, и известный контроль, и ту или иную нормировку распределения квартир» 83.

Это положение нелишне напомнить хотя бы потому, что сегодня предоставление государст­венного жилья зачастую рассматривается как по­дарок государства, а какой-либо государствен­ный контроль за его использованием расценива­ется в связи с этим чуть ли не как нарушение прав человека. Между тем юридическим собст­венником жилья остается государство, формаль­но вступающее с квартиросъемщиками в отно­шения найма.

Но разве это действительно наем? Посмотрите на обилие факторов, идущих в расчет при сво­бодном обмене: раздельность комнат и удобств, близость к центру, отдаленность от промышлен­ных предприятий, наличие зеленой зоны, обеспе­ченность телефоном, этаж, размеры кухни, кори­дора и балкона, обустройство подсобными поме­щениями и т. д. Могут ли действительные отно­шения найма игнорировать их?

Все это показывает, насколько удачно Ф. Эн­гельс сравнил наем жилья с арендой земли, а квартирную плату — с земельной рентой. Точно так же, как размер земельной ренты учитывает малейшие различия в плодородии почвы и место­положении участка, размер квартирной платы должен учитывать хотя бы наиболее важные из перечисленных факторов. И как выгода земель­ного собственника возрастает по мере увеличе-

ния выгоды арендатора, так выгода государства должна возрастать по мере увеличения выгод квартиросъемщика.

Следовательно, политэкономически совершенно оправдано не только взимание с жильцов всех расходов государства по содержанию жилья, но и прогрессивное увеличение взимаемой платы при наличии существенных излишков жилпло­щади и других дополнительных выгод. Более то­го, именно политэкономическии подход требует таких отношений, поскольку они будут способст­вовать выравниванию условий тех, кто построил жилье за свой счет, с условиями тех, кто полу­чил его от государства. Не входя в подробности, можно предложить следующие принципы опла­ты государственного жилья: сохранение нынеш­него уровня оплаты для нуждающихся; хозра­счетные отношения с основной массой жильцов, обеспеченных несколько ниже или выше средне­го уровня; прогрессивное обложение имеющих существенные излишки жилья, проводимое с целью побудить их отказаться от этих излишков (исполкомам следует активно содействовать об­менам, при которых выравнивается уровень обе­спеченности жилплощадью). Квартплата, что справедливо, должна взиматься с общей площа­ди (с исчезновением коммуналок теряет значе­ние и возникший вместе с ними принцип оплаты собственно жилой площади). В перспективе надо бы добиться такого положения, чтобы общая сумма платежей не только покрывала издержки на содержание жилья, но и обеспечивала окупае­мость жилищного строительства за 20-летний срок.

Выгоды от подобных мер для государства не­оспоримы; оно избавится от ежегодных дотаций

168

169

				Таб	лица 17
	Строительство жилья
	в расчете на 1000		жителей,	м2 *
	За счет	Коопера­тивными
	государст-	предприя-		Жилкоопе-	Населе-
Год	венных капвложе­ний	тиями и организа­циями	Колхозами	рацией	нием
	256	2	0	0	249
1960
	190	1	0	0	292
1970	278	4	11	32	109
	195	1	7	31	160
1980	291	5	18	19	60
	219	1	11	22	93
1985	284	5	29	28	59
	214	1	27	32	102
1988	321	6	25	30	79
	244	1	24	35	100

* В числителе — в СССР, в знаменателе — на Украине.

на содержание жилья в размере более 11 млрд. руб. и получит средства для расширения госу­дарственного жилищного строительства. Но как все это повлияет на жизненный уровень основ­ной массы населения?

В 1988 г. на содержание каждого квадратного метра общей площади жилья государство выде­ляло дотацию в сумме 35 коп. в месяц. Следова­тельно, средний житель (имеющий 15 м2 общей площади) получал дотацию 5 руб. в месяц. Как видите, это — не бог весть какие деньги. При ны­нешней беспомощности ЖЭКов зачастую прихо­дится тратить намного больше.

При этом речь не идет о том, что средний жи­тель должен отдавать государству ежемесячно пять рублей. Просто те средства, которые госу­дарство тратит как дотации на содержание жи­лья, со всех точек зрения было бы правильнее использовать на новое жилищное строительство. Это увеличило бы средства государства, направ­ляемые на эти цели, более чем на 40 %, за счет чего можно было бы ежегодно дополнительно строить 39 млн. м2 общей площади жилья и да­вать новые квартиры 2,5 млн. человек.

А вопрос об изыскании дополнительных средств на строительство жилья отнюдь немало­важный. Нынешние объемы жилищного строи­тельства крайне неудовлетворительны. Действи­тельно, если в 1960 г. на каждую тысячу жителей страны было построено 505 м2 общей площади жилья, то в дальнейшем этот показатель все бо­лее снижался и в 1980 г. составил 395 м2. Лишь курс на перестройку привел к его некоторому повышению —до 465 м2 в 1987 г. (Сравните эти данные с аналогичными по ряду стран в 1986 г.: 1125 м2 в Норвегии, 1084 — в Японии, 1010 м2-— в США).

На вопросы «отчего?» и почему?» помогает ответить табл. 17. В 1960 г. в СССР половина всего жилья была построена населением, а дру­гая половина—за счет госкапвложений. Затем жилстроительство все более сосредоточило в своих руках государство, сворачивая индивиду­альное строительство. Монополия государства также не позволила развернуться жилкоопе-рации.

Как же в целом оценить ситуацию в жилищ­ном строительстве? Ведь достигнутая нами сей­час средняя обеспеченность жилой площадью

170

171

лишь немногим больше санитарной нормы. Спе­циалисты считают, что минимально нормальной является обеспеченность в 12—13 м2 на человека собственной жилой площади (или 20—21 м2 об­щей полезной площади жилья). Такую обеспе­ченность они называют нормой здорового жили­ща, а подлинно достаточной — обеспеченность в 28 м2 общей площади жилья на человека 34. Если считать это нормативом, то наши потребности в жилье сегодня — при обеспеченности в 15,5 м2 на человека — удовлетворяются в среднем на 55 %• Для желающих заглянуть в 2000-й год и дальше напомним, что за пятилетку обеспечен­ность жильем возрастает в среднем на 1 м2 на человека.

Ясно, что если сложившиеся в жилищном строительстве тенденции сохранятся, то ни о ка­ком существенном улучшении наших жилищных условий не приходится даже мечтать. Конечно, большую роль в изменении ситуации должно сы­грать резкое увеличение объема государствен­ных капвложений на жилищное строительство как за счет прекращения дотаций на содержание жилья, так и за счет переориентации инвестици­онной политики в целом — упорядочения мелио­ративных работ, сокращения рубки леса, произ­водства минеральных удобрений и т. п. Необхо­димо, безусловно, остановить удорожание жили­щного строительства, внедряя в отрасли полный хозрасчет и самофинансирование. Но особенно хотелось бы подчеркнуть необходимость резкой активизации самого населения в решении жили­щной проблемы.

Государство должно максимально содейство­вать этому: поощрять развитие кЪоперативных предприятий по производству стройматериалов

и различного бытового оборудования, кооперати­вов в самом строительстве, жилищной коопера­ции, кредитования населения. Ахиллесова пята государственной системы строительства жилья — чрезмерная концентрация мощностей в крупней­ших городах, что приводит к дальнейшему раз­растанию городов-гигантов и обострению связан­ных с этим проблем. Кооперативное же строи­тельство жилья послужит развитию малых горо­дов. Со своей стороны население охотно идет на развитие жилкооперации, что еще больше будет стимулироваться повышением квартплаты за го­сударственное жилье. Вообще же жилищный бум необходим и экономике, так как он приведет к рассасыванию инфляционных денежных накоп­лений, оздоровлению кредитно-финансовой си­стемы, формированию условий для превращения рубля в конвертируемую валюту.

А пока жилищный вопрос остается одним из главных источников социальной неудовлетворен­ности значительной части населения. Не прихо­дится всерьез рассчитывать на трудовую актив­ность, на реальное участие в перестройке со стороны тех, кто долгие годы ждет квартиры — ожидание квартиры делает людей зависимыми от бюрократов. Поэтому нельзя относиться к жи­лищному вопросу только как к проблеме потреб­ления. В еще большей степени — это проблема распределения и социальной справедливости. Она представляет собой узловую точку перепле­тения самых различных социально-экономичес­ких процессов, лакмусовую бумажку благополу­чия всегда общественного развития.

Жилищный вопрос во многом предопределяет отношение населения к местным органам власти и к государству в целом. В предшествующий пе-

173

172

риод это отношение, говоря дипломатическим языком, характеризовалось заметным похолода­нием. Но подобно тому, как болевые точки чело­веческого тела являются в то же время и стиму­лирующими все процессы жизнедеятельности, биологически активными точками, жилищный вопрос может также стать «сферой укрепления взаимного доверия и развития взаимовыгодного сотрудничества» между населением и государ­ством.

Резюме. Рассказав о самых различных проб­лемах удовлетворения потребностей людей, мы не открыли Америку. Конечно, приятно разобла­чать миф о «все более полном и всестороннем удовлетворении потребностей» как об основном экономическом законе всего предшествующего развития в СССР. Немаловажно, видимо, высту­пить и в защиту справедливости в удовлетворе­нии потребностей как основы преодоления за­стоя в обществе. Но все наши рецепты достаточ­но очевидны. Посмотрим поэтому на суть проб­лемы обобщенно.

Миф о направленности экономики на все более полное удовлетворение потребностей советских людей разоблачается положением дел в каждой из рассмотренных нами сфер удовлетворения потребностей. В целом сегодня они удовлетво­ряются не более чем на две трети от уровня ра­циональных норм потребления. Поэтому расту­щая социальная неудовлетворенность выглядит чем-то само собой разумеющимся.

Но, с другой стороны, нельзя не заметить, на­сколько существенно повысился уровень потре­бления за последние 25—30 лет. Почему же со­циальная неудовлетворенность растет вместе с удовлетворением потребностей? Если вдуматься

174

в этот парадокс, то станет ясно, что решающую роль играет наш разум, наше сознание. Раньше люди потребляли намного меньше, но их созна­ние было как бы выключено из процесса потреб­ления, и потому свой нищенский жизненный уро­вень они считали чуть ли не совершенно естест­венным и нормальным.

С развитием общества (с чем мы можем себя поздравить) все большее значение приобретает психологическое, эмоциональное состояние чело­века в процессе потребления, где удовлетворение физиологических нужд срастается с удовлетво­рением осознанного влечения. Тем самым отно­сительно стабильные физиологические потребно­сти все более превращаются в разумные потреб­ности, что определяет как их структуру, так и динамику. Если же производство не учитывает этого факта, расширение потребления может сосуществовать с ростом неудовлетворенности людей. И происходит это тогда, когда производ­ство ориентируется на количество, а не на каче­ство продукции, игнорирует эстетические факто­ры («фокусы покупателей»). А еще способству­ет этому усиление дифференциации населения по возможностям доступа к наиболее качественным и престижным товарам и жизненно важным услугам, повышение информированности насе­ления о жизни наиболее обеспеченных слоев со­ветского общества и жизни среднего человека на Западе.

Получается, что социальная неудовлетворен­ность людей столь же тесно связана с их предста­влениями о социальной несправедливости, как и с общей направленностью производства на коли­чественный рост продукции. Вывод один: если существующие тенденции в развитии производ-

175

ства и потребления, в имущественной дифферен­циации населения, в его расслоении по «кастам» и «сословиям» сохранятся и впредь, то в ближай­шей перспективе нас ожидают серьезные соци­альные потрясения, от которых частичные меры спасти уже не смогут. Поэтому свою задачу мы видели в том, чтобы обосновать необходимость «комплексного лечения»: наши «рецепты» помо­гут лишь в том случае, если будет переориенти­рована вся социальная политика государства.

Вообще же, как говорится, все добрые советы человечеству уже даны, и осталось только вы­яснить, как ими воспользоваться.

Стимулы к труду — стимулы к перестройке

История мысли и опыт истории

В пьесе М. Шатрова «Так победим!» есть диалог В. И. Ленина с рабочим Бутузовым, в котором рабочий рассказывает о своих спорах с товарищем по вопросу о стимулах к труду при социализме:

«Бутузов. Раньше по вечерам, на почве не­которой усталости, мы за кружкой задумчиво отдыхали, а тут началась форменная горячка — читаем запоем и других втягиваем... Интерес к жизни у нас один — социализма построение, а чем больше читаем, тем в большую оппозицию друг к дружке становимся... Приходит однажды Карлыч без лица, вконец угрюмый. Слушал он доклад нарвоенкома... Так и так, мол, говорит Карлыч, международная обстановка не распола-

176

гает, мировой революцией не пахнет, без нее мы социализма все равно не построим, поэтому хо­зяйственное возрождение России возможно толь­ко на основе военизированного труда в городе и деревне, а промышленность развивать будем за счет крестьянина и его разграбления... Тут я, конечное дело, не вытерпел, встал и закричал что попало.

Ленин. Что же вы закричали?

Бутузов. Одно я кричал — что будет он рыдать от своего хамства, но фактов не приво­дил. Карлыч говорит: «Ты не лайся, я сам, как больной, страдаю, а сознательно разъясни». Я взял неделю на подготовку. Народу собралось нас с Карлычем рассуживать — плюнуть и то некуда. И как вмазал я им, Владимир Ильич, план социализма, так враз они все от своего хамства и зарыдали. Все, кроме Карлыча...

Ленин (смеется). Но почему же Карлыч не зарыдал?

Бутузов. В этом все и дело. Задает он мне вопрос: читал ли я социалиста Томаса Мора или, допустим, французского писателя Эмиля Золя, а именно — роман «Деньги»? Я к тому времени указанных писателей не читал, в чем и признал­ся. Если, говорит Карлыч, ты против принужде­ния рабочего человека и против военизированно­го труда, то дай нам ответ на вопрос, который волновал основателя утопического социализма гражданина Мора и всех его последователей. И при огромном стечении народа зачитывает из книжки одно место такое... если, говорит, в обще­стве все будет общее, тю каким образом может получиться изобилие продуктов, если каждый бу­дет уклоняться от работы, так как его не вынуж­дает к ней расчет на личную прибыль, а с другой

ill

стороны, надежда на чужой труд дает возмож­ность лениться?

Ленин. Так, поразительно интересно! И что же вы?

Бутузов. Молчал, очень долго, а потом по­просил месяц. На подготовку. Завтра истекает.

Ленин (азартно). И что же дальше?

Бутузов...Прямо укажу, Владимир Ильич: вопрос непростой, можно даже сказать — зако­выристый.

Л е н и н. Еще какой! Сколько людей ломало голову и будут ломать!

Бутузов (понизив голос). Товарищ Ленин, все социалисты, которые до нас работали, схо­дятся на том, что дело решит соревнование. Но что это такое и с чем его едят — умалчивают. Пишут, что им ясно, а поди проверь, когда нико­го не осталось — ясно им или видимость...

Ленин....Самое любопытное, что я тоже за­нимался этой проблемой буквально через ме­сяц после Октября, даже статью писал — «Как нам организовать соревнование»...

Бутузов. Не встречал.

Ленин. Она так и осталась неоконченной... Мне кажется, что побуждать к труду при социа­лизме должно не принуждение, не палка, а же­лание быть впереди, подкрепленное соответству­ющим материальным и моральным вознаграж­дением.

Бутузов. А как это устроить?

Ленин. Не знаю. Но задача ясная: нам ну­жно, чтобы соревнование в его не зверских, а че­ловеческих формах работало значительно лучше, чем конкуренция. Как этого добиться? А давай­те спросим рабочих, пусть они поломают голову над этой проблемой. Уверяю вас, они найдут та-

кое решение, какое нам в кабинетах и приснить­ся не могло. Только дайте им возможность...»

И еще проиллюстрируем суть проблемы рас­суждением одного социалиста из романа Э. Зо­ля «Деньги»: «Конечно, существующий общест­венный строй обязан своим многовековым про­цветанием принципу индивидуализма, который благодаря конкуренции и личной заинтересован­ности вызывает все большую производитель­ность. Будет ли также плодотворен коллекти­визм? И какими средствами можно повысить производительность труда, если исчезнет стимул наживы? Вот это для меня неясно. Это меня тре­вожит. Здесь наше слабое место, и нам нужно будет долго бороться, чтобы социализм когда-нибудь восторжествовал».

Ну а теперь давайте попытаемся разобраться во внутренних пружинах проблемы, о которой идет речь.

На первый взгляд, может показаться, что про­блема отношения к труду при социализме совер­шенно надумана. Действительно, общество обе­щает работнику оплачивать его труд сполна за вычетом средств на развитие производства, на страхование от стихийных бедствий, на содержа­ние нетрудоспособных, на удовлетворение потреб­ностей общего характера. Поэтому, чем лучше будет трудиться отдельный член общества, тем лучше, по идее, он будет жить. С другой стороны, та часть труда, которая служит всему обществу, служит тем самым и каждому работнику, обес­печивая социальные условия его свободного раз­вития.

Однако дело может представиться в совершен­но противоположном свете, стоит только вообра­зить не положительного, а отрицательного героя.

J78

179

И в самом деле, для такого работника совершен­но безразлично, какие там у общества потреб­ности, и он не преисполнен веры в то, что ему лич­но с этих общественных хлопот что-нибудь пере­падет. Поэтому работать «на дядю» он не жела­ет. Не веря в возможность общего блага, он так же сильно сомневается в том, что все будут полу­чать за равный труд поровну, и склонен ожидать обмана. А потому такой работник вообще не хо­чет работать и ищет иных источников существо­вания. Но на это не согласно общество, посколь­ку, с его точки зрения, справедливость восторже­ствует лишь в том случае, если каждый передаст ему часть своего труда. Мотивы совершенно яс­ны: польза от общественных благ есть для каж­дого, и потому каждый должен что-нибудь поло­жить в общественную копилку. Таким образом, общество и «нехороший человек» вступают в противоречие.

Уже первые социалисты-утописты предвидели возможность такой ситуации. Мало того, по­скольку вокруг себя они наблюдали, так сказать, массовые проявления человеческого эгоизма, то считали необходимым принять меры во имя об­щественной безопасности. Их первый и, можно сказать, наиболее «естественный» рецепт состоял в необходимости заставлять нерадивых работать, что и должно было стать началом общечелове­ческого счастья.

В книге, называвшейся «Весьма полезная а также и занимательная, поистине золотая кни­жечка о наилучшем устройстве государства и о новом острове Утопия мужа известнейшего и красноречивейшего Томаса Мора, гражданина и шерифа славного города Лондона» говорилось: «Каждые тридцать хозяйств ежегодно выбирают

180

себе должностное лицо, которое... называют они сифогрантом... Главное и почти что единственное дело сифогрантов — заботиться и следить, чтобы никто не сидел в праздности. Но чтобы каждый усидчиво занимался своим ремеслом... Они обра­щают в рабство тех, кто у них допустит позорный поступок... Эти рабы не только постоянно пребы­вают в работе, но и находятся в цепях»1.

Правда, уже Великая французская революция с ее жестокостями и террором явилась предосте­режением против апологии насилия при установ­лении свободы, равенства и братства. К том^у времени английская политическая экономия сде­лала классическое открытие — разработала тру­довую теорию стоимости, объяснившую принци­пы обмена между людьми результатами их тру­да — товарами. Социалистические противники капитализма сразу же ухватились за нее как за ключ к пониманию устройства будущего общест­ва. Оно все более стало представляться им как совокупность не зависимых друг от друга това­ропроизводителей, справедливо обменивающих­ся продуктами своего труда на рынке. Причем справедливость должна была состоять в том, что пропорции обмена определялись количеством труда, затраченного каждым из них и проявляю­щегося как стоимость товаров.

Главной помехой теперь представились поме­щичья и капиталистическая собственность, лик­видация которых на основе уравнительного рас­пределения должна была стать базисом дЛя но­вого общества. Наиболее видным представителем такого социально-экономического направления был французский социалист П. Ж. Прудоп, с критикой которого К. Маркс выступил в книге «Нищета философии»: «...Измеряемая рабочим

181

временем относительная стоимость роковым об­разом оказывается формулой современного раб­ства рабочего, вместо того чтобы быть, как того желает г-н Прудон, «революционной теорией» освобождения пролетариата» 2,

К сожалению, многие сегодняшние экономи­сты, уповающие на законы рынка (прежде все­го — на закон стоимости) как на «палочку-выру­чалочку» в нашей современной экономической ситуации, не вспоминают об этой интереснейшей книге. А ведь в ней самой и в предисловии к ней Ф. Энгельса содержится убедительное доказа­тельство того, что господство закона стоимости —' свобода цен и конкуренции — является не спасе­нием от капитализма, а его логическим и исто­рическим началом, что вслед за законом стоимо­сти начинают действовать и все другие законы простого товарного, а затем и капиталистическо­го товарного производства.

Там же, в «Нищете философии», К. Маркс обильно цитирует одного из предшественников П. Ж. Прудона — англичанина Дж. Брея, произ­ведение которого «Несправедливости в отноше­нии труда и средства к их устранению» он назы­вает замечательным. Помимо прочего, мысли Дж. Брея кажутся и нам замечательными в том отношении, что он, возможно, был первый, кто предсказал необходимость низшей фазы комму­нистического общества как переходного состоя­ния между капитализмом и полным коммуниз­мом. Он, в частности, писал: «Если, с одной сто­роны, для успешного осуществления социальной системы, основанной на общности имущества, в ее совершенной форме необходимо изменение че­ловеческого характера; если, с другой стороны,

J 82

современный строй не дает ни условий, ни благо­приятных возможностей для такого изменения характера и для того, чтобы подготовить люден к лучшему, всем нам желательному порядку, то очевидно, что положение вещей необходимо дол­жно оставаться таким, как оно есть, если не будет •открыт и применен переходный общественный этап,— процесс, принадлежащий частично к сов­ременной, частично к будущей системе,— своего рода промежуточное состояние, в которое обще­ство вступило бы со всеми своими эксцессами и безумствами, чтобы впоследствии выйти из него обогащенным качествами и свойствами, состав­ляющими жизненное условие системы, основан­ной на общности имущества» 3.

Конечно, Дж. Брей оставался на позициях мел­кобуржуазного социализма, и заслуга в откры­тии той формы общества, которая необходима в эпоху перехода от капитализма к полному ком­мунизму, принадлежит К. Марксу. Но Дж. Брей предвидел, что из-за оставшегося в наследство от капитализма человеческого характера (или, как сказали бы мы, господства в сознании людей их частных экономических интересов) социализм неизбежно будет переживать эксцессы и безум­ства, свойственные капиталистическому общест­ву (правда, «кое-что» добавив и от себя). Таким образом, уже Дж. Брею было ясно, что сама ли­квидация капиталистической собственности при сохранении жажды наживы или желания жить за счет других не гарантирует от тупиков в раз­витии или от возврата назад.

Идя дальше, классики марксизма-ленинизма основывались на том, что пороки человеческого сознания возникают вследствие нищеты трудя­щихся при капитализме и господствующей соци­альной несправедливости. При социализме же

I»?

обе эти причины должны будут исчезнуть, на ос­нове чего труд станет не способом добывания средств к существованию, а первой жизненной потребностью. Это и создаст человека нового ти­па— человека коммунистического общества.

Но при этом достаточно неясным остался воп­рос о том, как, собственно, добиться изобилия при социализме, то есть вопрос о стимулах к тру­ду как раз тогда, когда изобилия еще нет и в по­мине. Более того: исторический опыт социализ­ма показывает, что вследствие противоречий в системе стимулирования и остающихся на прак­тике форм социальной несправедливости дело зачастую идет не к изобилию, а в прямо противо­положном направлении.

Так или иначе, вопрос об отношении к труду при социализме перешел из теоретической в пра­ктическую плоскость. И надо сказать, что обще­ственное сознание рабочего класса и его партии в целом повторяло путь, пройденный мыслителя­ми прошлого. Первое, что пришло большинству в голову,— это заставлять работать тех, кто не желает, и разжигать огонь трудового энтузиаз­ма у преданных делу социализма.

Но оказалось, что не столь беззаветно предан­ных в мелкобуржуазной стране, какой была Рос­сия в начале века, более чем достаточно. Поэто­му сразу же после Октября вводится трудовая повинность как форма осуществления обяза­тельности труда. В «Декларации прав трудяще­гося и эксплуатируемого народа», принятой III Всероссийским съездом Советов 12 (25) января 1918 г., указывалось: «В целях уничтожения па­разитических слоев общества вводится всеобщая трудовая повинность» 4. Неизвестно, как бы идея принуждения разви-

валась в мирных условиях, но в условиях граж­данской войны дело упростилось, и террор стал вынужденной необходимостью. Но и в 1920 г., когда гражданская война явно шла на убыль, IX съезд РКП (б) поддержал идею Л. Д. Троц­кого 5 о милитаризации экономики, введении тру­довых армий, репрессий за трудовое дезертирст­во, введении трудовых концентрационных лаге­рей и т. п. 6.

Ясно, что В. И. Ленин, обогащенный блестя­щим знанием марксизма и домарксистской на­учной мысли, понимал проблему значительно глубже. Его несогласие с идеями отождествле­ния принудительного труда и социализма прави­льно подметил М. Шатров. Статью «Как органи­зовать соревнование?» В. И. Ленин пишет уже через два месяца после Октября, рассматривая в ней пути раскрепощения творческой, организа­торской и трудовой инициативы масс. Но все же здесь проблема отношения к труду рассматрива­лась с расчетом на передовых и сознательных рабочих: «Борьба со старой привычкой — смот­реть на меру труда, на средства производства с точки зрения подневольного человека: как бы освободиться от лишней тяготы, как бы урвать хоть кусок у буржуазии, эта борьба необходима. Эту борьбу уже начали передовые, сознательные рабочие, дающие решительный отпор тем при­шельцам в фабричную среду, которых особенно много явилось во время войны и которые теперь хотели бы относиться к народной фабрике, к фа­брике, перешедшей в собственность народа, по-прежнему с точки зрения единственного помы­шления: «урвать кусок побольше и удрать»7. Однако сама по себе борьба передовых и созна­тельных рабочих еще не решает проблему отно-

184

185

шения к труду в целом. Остается фактом, что после смерти В. И. Ленина его основные идеи о социалистическом стимулировании остались не­понятыми или не получили реальной поддержки.

Пока продолжался нэп, по сути ставка дела­лась на частный интерес. Но можно сказать, что практически действовал самый естественный сти­мул — желание жить, заставлявшее отстраивать свой дом и свой завод. Но по мере восстановле­ния народного хозяйства страна все больше сба­вляла темп, что свидетельствовало об исчерпа­нии «подножного корма» для развития народно­го хозяйства. В 1924—1926 гг. национальный до­ход увеличился на 30 %, в 1926—1927 гг.— на 11, в 1927—1928 гг.—на 7%8.

Нужно было разворачивать подлинно социали­стическое строительство и находить для него со­ответствующую систему стимулирования. С част­ными интересами все было более или менее яс­но: их роль могла быть или сравнительно неве­лика, или ее вообще следовало свести на нет. Как мы знаем, победа троцкистско-сталинского направления в подходах к строительству социа­лизма сделала реальностью второе. Однако, при всей пагубности такого выбора речь все же не о частных интересах. Что же положить в основу социалистического стимулирования?

И здесь реанимация идей периода «военного коммунизма» сыграла зловещую роль. Много­кратно осмеянные всеми марксистами идеи на­силия как способа построения нового общества, как основы экономических отношений стали страшной реальностью конца 20-х и последую­щих годов.

Принуждение к продаже хлеба, экспроприа­ция зажиточных крестьян (ликвидация кулаче-

186

ства как класса), насильственное обобществле­ние сельскохозяйственного производства (коллек­тивизация), переселение крестьян на Север, же­сткие ограничения на миграцию населения вооб­ще (паспортизация), изъятие у колхозов почти всей произведенной продукции, репрессии за по­ломку техники и инвентаря (борьба с вредитель­ством), тотальный террор по отношению к рас­хитителям общественной собственности, репрес­сии за нарушение трудовой дисциплины — все это звенья единой системы внеэкономического принуждения к труду, ставшего нормой тех лет.

«Но ведь был же и энтузиазм?» — любят по­вторять те, кому хотелось бы приуменьшить роль подневольного труда в сталинскую эпоху. Да, трудовой энтузиазм был, и это доказывает, что свои силы социализм черпает из самых глубин трудовой жизни народа. Однако, и к этому энту­зиазму следует относиться критически. Трудовой энтузиазм 30-х годов неотделим от основных ха­рактеристик эпохи — культа личности, произво­ла и беззаконий.

Нужно заметить, что культ личности — это не какой-то феномен социалистического общества. Анализом его занимались уже классики маркси­зма-ленинизма. В частности, Ф. Энгельс изучал причины колоссальной популярности сначала Наполеона I, а затем и Наполеона III, хотя пер­вый из них фактически свел на нет завоевания революции 1789—1794 гг., а второй задушил ре­волюцию 1848—1850 гг. В письме Л. Лафарг он писал: «... Мы, по-видимому, должны прийти к заключению, что отрицательная сторона париж­ского революционного характера — шовинисти­ческий бонапартизм — столь же неотъемлемая его часть, сколь и сторона положительная, и что

187

после каждого крупного революционного усилия мы можем иметь рецидив бонапартизма, взыва­ния к спасителю...»9.

Изучению сути бонапартистских настроений значительное внимание уделял и В. И. Ленин. Главный итог его анализа — в раскрытии мелко­буржуазной природы бонапартизма и культа лич­ности. Мелкобуржуазность страны и потребность в вождях находятся в неразрывной связи. Как не вспомнить предостережение В. И. Ленина: «Либо мы подчиним своему контролю и учету этого мелкого буржуа... либо он скинет нашу, рабочую, власть неизбежно и неминуемо, как скидывали революцию Наполеоны и Кавеньяки, именно на этой мелкособственнической почве и произраста­ющие»10.

В целом причины возникновения культа мож­но обрисовать следующим образом: после пика революционной борьбы народные массы испыты­вают чувство усталости, которое, к тому же, до­полняется растерянностью от сделанных ошибок, бесконечных споров о путях дальнейшего разви­тия, общей неготовностью к жизни в новых ус­ловиях. У людей все больше растет желание ви­деть во главе движения сильную личность, знаю­щую, что нужно делать, и готовую вести за собой. Парадокс состоит в том, что, чем более тиранична эта личность, чем меньше она склонна считаться с другими, тем сильнее это ее качество воспринимается как деятельная природа натуры.

И вот под бравурные песни — с именем Ста­лина почти в каждой из них — молодое поколе­ние строит индустриальные гиганты первых пя­тилеток. «Мы ничего не знали о беззакониях»,— говорят сейчас те, кто дожил, до наших дней. Но не знали они именно потому, что не хотели

188

знать, что беззаветно верили, доверяли и передо­веряли. Так вера в социализм стала верой в Сталина, а вера в Сталина стала отказом от своего права думать и решать, отказом от уча­стия в управлении государством.

Именно такое мелкобуржуазное отречение от собственной воли и становилось основой стиму­лов к труду. Чем беззаветнее вера, тем легче ид­ти на самые невероятные лишения. Впоследствии беззаветность веры выливалась в безотчетность действий, что превращало бескорыстно честных людей в слепое орудие чужой воли.

Без легионов энтузиастов нельзя было бы осу­ществлять насилие по отношению к тем, кто не верил в вождя и не черпал из этой веры свои стимулы к труду. Так вчерашние «передовые и сознательные рабочие» объективно лили воду на мельницу произвола. В этом и раскрывается не­разрывная связь таких внешне никак не связан­ных сторон сталинской эпохи, как подневольный труд одних и трудовой энтузиазм других.

Насилие и энтузиазм срабатывали до тех пор, пока труд оставался ручным — преимущественно с киркой и лопатой. Когда же созданные таким способом машиностроительные заводы стали все больше насыщать страну своей продукцией, ког­да труд потребовал, с одной стороны, знаний, а с другой — необходимости принимать быстрые решения, тогда понадобились и новые стимулы. Нечего говорить о том, что хотя и была создана мощная индустрия, старая система стимулов не только не приблизила страну к изобилию, но и' усугубила нищету для многих.

Как когда-то французские просветители, а за ними социалисты, вроде Дж. Брея, поставили вопрос о воспитании нового человека, так и в

189

50-е годы этим же способом решено было взять­ся за проблему стимулирования. Стало широко распространяться представление о коммунисти­ческом воспитании, о моральных стимулах к тру­ду, о новой морали советских людей. Веру в во­ждя попытались трансформировать в веру в светлое будущее, а насилие заменили посулами:

Правда, было уже ясно, что новый человек должен быть гармонично развитым, а для этого его нужно одеть, обуть, накормить, дать жилье и возможность повышать свой культурный уро* вень. Важные шаги в этом направлении дейст­вительно были сделаны. Другие же остались только на бумаге. Главной причиной тому — со­хранение отчуждения работника от власти.

Верхи поставили жесткие границы росту ма­териального благосостояния людей, что вызыва­ло недовольство последних, вело к снижению трудовой активности и торможению социально-экономического развития и в конечном счете срывало намеченные планы и обещания. На этом фоне подхлестывание морального и материаль­ного стимулирования практически означало де­вальвацию и того, и другого. В результате — программа воспитания коммунистического отно­шения к труду не увенчалась успехом. К тому же по мере погружения экономики в кризис, нравст­венного разложения определенной части обще­ства, миллионы людей теряли самую элементар­ную привычку трудиться, утрачивали веками накопленные моральные ценности трудовой жизни.

Нынешний этап развития социализма откры­вает совершенно иные перспективы. Но, продол­жая историческую параллель, невольно сравни­ваешь многих сегодняшних экономистов с

П. Ж. Прудоном, который так же, как и они, ве­рил во всесилие законов товарного рынка.

Распространяется убеждение, что сама систе­ма хозрасчета — с обменом товарами по стоимо­сти в ее основе — несет с собой социальную справедливость. При этом главным стимулом остается все тот же расчет на максимальную прибыль. Но в условиях, когда в различных от­раслях производства сложилась совершенно раз­личная рентабельность, распределение прибыли будет справедливым лишь при неограниченной конкуренции, ведущей к выравниванию нормы прибыли. А чтобы такое выравнивание имело место, необходимо обеспечить свободный перелив капиталовложений из одной отрасли производ­ства в другую, а вместе с тем должен быть ли­квидирован всякий государственный контроль за ценами и распределением прибыли.

Однако это исключает формирование созна­тельных приоритетов в развитии общественного производства, потребность в которых еще в XIX веке привела к установлению монополисти­ческого регулирования производства. Тем труд­нее понять, как же сегодня может развиваться наша экономика без сознательного определения целей и средств ее развития.

Важно помнить и другое. К. Маркс указывал, что проблема справедливого распределения со­стоит не в обеспечении эквивалентного обмена между отраслями, а в дележе созданной стоимо­сти между капиталистами и рабочими внутри хозяйственной единицы. Отсюда следует, что ры­ночные механизмы отнюдь не являются гаран­тией справедливого, а значит, создающего сти­мулы к труду, распределения на социалистичес­ком предприятии.

190

W

Таким образом, в современных концепциях о роли рынка при социализме наивность П. Ж. Прудона в отношении установления со­циальной справедливости умножается на наив­ную веру в возможность возрождения свободно­го рыночного хозяйства вне государственного контроля. И потом: дает ли это надежду на раз­витие подлинно социалистических стимулов к тру­ду или возвращает нас к буржуазным методам экономического принуждения? Видимо, не слу­чайно, что вера в справедливость расцветает как раз там, где надо опасаться усиления чер­ствости, жестокости, эгоизма, прагматизма, цинизма.

«Верхи» и «низы»

Насколько реальны наши опасения? Для ответа на этот вопрос нужно повнимательнее при­смотреться к тому, как сегодня люди в своей массе относятся к труду.

Когда речь заходит о том, что в развитых ка­питалистических странах пособия по безработи­це больше, чем у нас зарплата, но безработные, несмотря на это, требуют предоставить им рабо­ту, да еще и не на всякую соглашаются, иногда приходится слышать следующее: «Нам бы их хлопоты. Если бы мне платили зарплату просто так, я в жизни не работал бы».

Многим кажется, что в основе неудовлетворен­ности своим трудом лежит его низкая производи­тельность и вытекающая отсюда низкая оплата. Если же, мол, провести модернизацию производ­ства, отсталость которого и обусловливает низ­кую производительность труда, то положение в корне изменится. Поэтому необходимо резко уве-

личить норму накопления и в относительно ко­роткий срок перевооружить производство (прав­да, из ложной скромности авторы таких планов умалчивают о сокращении фонда потребления при увеличении нормы накопления). Надо ска­зать, что в ряде социалистических стран пыта­лись пойти именно таким путем, но должного эф­фекта не получили: высокой производительно­сти нового оборудования не добились, зато увя­зли в долгах.

Да и наш опыт показывает, что даже воору­жившись новейшим оборудованием, люди отно­сятся к своему труду все так же отчужденно. К тому же здравый смысл работников, на себе испытавших некоторые достижения XX века и узнавших их изнанку, предостерегает против без­думного восторга перед техникой, беззаветной веры в ее способность решить какие-либо чело­веческие проблемы,— тем более такую, как от­ношение к труду при социализме.

Поэтому в противоположность первой точке зрения возникла другая, согласно которой наше производство потому и является столь отсталым и отстает все больше, что люди не удовлетворе­ны своим трудом и неудовлетворительно относя­тся к производству вообще. Только с устранени­ем отчуждения людей от производства можно добиться его эффективного развития. А для это­го нужны, по крайней мере, две вещи: во-первых, уверенность людей в том, что результаты разви­тия производства пойдут им на пользу, а, во-вто­рых, возможность для трудящихся решающим образом влиять на весь ход производства, на его организацию и на управление им.

В соответствии с первым условием нужно не повышать норму накопления, а даже на какое-то

192

71/а 9—Н16

193

время снизить ее, чтобы, расширив фонд потреб­ления, удовлетворить самые насущные потребно­сти людей. (В. Селюнин указывает: «Если изме­рить обе части использованного национального дохода в ценах одного уровня (а как же иначе?), то, по моим прикидкам, фЬнд потребления зани­мает в доходе около 60 процентов, а фонд накоп­ления составляет соответственно 40 процентов. Столь высокая доля накопления — это, по су­ществу, норма военного времени»11). Без этого все новые и новые капвложения будут, как и прежде, пускаться по ветру. Выигрыш же для общества при расширении фонда потребления хотя бы в том, что попусту не будут тратиться ресурсы, не будет уничтожаться среда обитания человека. Совершать же революционные преобра­зования в производственно-технической базе можно лишь тогда, когда работники будут гото­вы к сознательному повышению эффективности производства. Другими словами, чтобы провести революцию в производстве, нужна социальная сила, готовая ее совершить.

Второе условие, необходимое для ликвидации отчуждения работников от процесса производ­ства,— реальное участие трудящихся в управле­нии производством — как раз и призвано подго­товить такую силу. Впрочем, сам по себе при­зыв к расширению участия трудящихся в управ­лении производством не нов. Весь вопрос в том и состоит, как превратить этот призыв в дей­ствительность, как осуществить демократи­ческий контроль, контроль снизу за деятель­ностью администрации, за всем ходом производ­ства.

В наше время уже много написано о том, что главная сила, противодействующая изменению

194

сложившейся системы отношений на прс-йЯВОЛ стве, это — бюрократия, то есть слой уігравЛВН цев, сосредоточивших в своих руках права ни принятие любых ответственных решений. Это предопределяет концентрацию в руках уираи ленцев экономической власти и отчуждение 61 нее работников. Как и всякая экономически! власть, власть управленцев открывает широкие возможности для реализации их собственные ми тересов, что по существу означает реальное не равенство управленцев и исполнителей в право­вом, финансовом и материальном отношении.

В целом причины обособления труда управ­ленцев и формирования привилегий в их поло­жении совпадают с причинами обособления го сударства от общества. Собственно говоря, управленцы и есть служащие государства, вы полняющие его волю, действующие от его имени И, подобно тому, как для отрыва государства от общества на первом этапе построения социализ­ма существовали вполне объективные (хотя от нюдь и не необходимые) предпосылки, для отры ва управленцев от рядовых исполнителей и формирования бюрократии также имелись столь же объективные предпосылки. Главные из них — отсутствие у большинства трудящихся навыком к самоуправлению, их низкий культурный уро вень, сильные пережитки мелкобуржуазности и массовом сознании.

Более того, в 20-е годы многим вполне серье.'і но могло казаться, что бюрократия — это необ ходимый момент в строительстве социализма В повести А. Платонова «Город Градов» мы на ходим откровения советского бюрократа, кото рые тот назвал «Записками государственного че ловека». Вот что в них, в частности, говорите)!

7'/з* 196

«...Я тайно веду свой труд, Но когда-нибудь он сделается мировым юридическим сочинением, а именно: я говорю, чиновник и прочее всякое дол­жностное лицо — это ценнейший агент социали­стической истории, это живая шпала под рельса­ми в социализм...

Воистину в 1917 году в России впервые от­праздновал свою победу гармонический разум порядка!

Современная борьба с бюрократией основана отчасти на непонимании вещей.

Бюро есть конторка. А конторский стол суть не­пременная принадлежность всякого государст­венного аппарата.

Бюрократия имеет заслуги перед революцией: она склеила расползавшиеся части народа, про­низала их волей к порядку и приучила к однооб­разному пониманию обычных вещей.

Бюрократ должен быть раздавлен и выжат из советского государства, как кислота из лимона. Но не останется ли тогда в лимоне одно ветхое дерьмо, не дающее вкусу никакого достоинства». Единственное, что можно ответить на послед­ний полувопрос (или полуутверждение),— это то, что «выжать» бюрократов так и не удалось до настоящего времени, а вот «ветхого дерьма» при господстве командно-административной системы управления накопилось предостаточно.

Свою заслугу бюрократия видит в том, что она «склеила расползавшиеся части народа». Дей­ствительно, создание иерархической системы уп­равления превратило каждого работника в «вин­тик» государственной машины. «Единообразие» было достигнуто невиданное. Это существенно облегчало становление системы планового раз­вития народного хозяйства. Но обратным ре-

196

зультатом оказалась фетишизация планов, их приказной характер, игнорирование в них мест­ных условий и потребностей, и в итоге — их, за­частую, прожектерство, нецелесообразность, не­выполнимость.

Поэтому, если, с одной стороны, командная си­стема управления создавала формальное един­ство всех работников, то, с другой — она «тыка­ла носом» каждого работника в его конкретную задачу, запрещала выходить за ее пределы и ос­мысливать ее значение. Привязывая таким спо­собом работника к своей функции (знай свое ме­сто!), эта система отрывала его от других людей и их потребностей. Поэтому подлинным резуль­татом противоположности между управленче­ским и исполнительским трудом было не един­ство людей, а их обособление друг от друга, атомизация их сознания (моя хата с краю!), за­крепление в их сознании мелкобуржуазных взглядов.

Бюрократы едины как система управления, но в то же время каждый из них «сам по себе», поскольку он—«особая» функция государства. Лучшим способом такого «самоопределения» явилась продуктовая ориентация в экономике, когда удовлетворение общественных потребно­стей отождествляется с производством и распре­делением самых различных продуктов, а за дви­жением каждого продукта должен кто-нибудь следить. И как не похож один продукт на дру­гой, так нельзя путать и ответственных за их судьбу, тех, кто «сидит на мясе», с теми, кто «си­дит на рыбе». На этом принципе — схожести или несхожести продуктов — выстраивается вся бю­рократическая иерархия.

Самообособление бюрократа создает условия

vu

для абсолютизации его служебной функции и игнорирования всех других потребностей и об­щества, и самого государства. Возникает специ­фическая ограниченность бюрократа — его сле­пота и глухота к происходящему вокруг него и подлинно материнская сосредоточенность на превознесении роли своей служебной функции, что не совсем бескорыстно, поскольку служит реализации его частных экономических инте­ресов.

В одной из телепередач «Что? Где? Когда?» знатоки проиграли раунд, в котором был постав­лен вопрос: «Что является частной собствен­ностью бюрократии?». Правильный ответ веду­щего напомнил им слова К. Маркса: «Бюрокра­тия имеет в своем обладании государство... это есть ее частная собственность» п. В этом отно­шении бюрократы едины. Но фактически они дробят эту собственность на сферы влияния и замыкают на них свои интересы. Именно поэто­му та или иная группа бюрократов, пытаясь вы­жать максимум из своей синекуры, объективно противопоставляет себя всему государству, под­рывает его мощь, а вместе с тем и свое собствен­ное положение.

Впрочем, довольно критиковать бюрократов. Сегодня это превратилось в самое обычное дело, в котором, как правило, сквозят сатирические нотки. Сатира — вещь, конечно, нужная, но нельзя забывать, что, например, А. Райкин де­сятилетиями смешил бюрократов рассказами о них самих, не причинив им, по-видимому, как сказал бы кот Матроскин, «никакого вреда, кро­ме пользы»: смех, хотя бы и над собой, укреп­ляет здоровье. Нам кажется, что бюрократ — это настолько отрицательный герой, что, если бы

198

все дело было только в нем, от него бы давно не осталось и следа.

Обратимся мысленным взором к тем, в ком хо­телось бы увидеть положительных героев — к работникам-исполнителям. Правда, приходится вспомнить, что не бюрократы, а «простые совет­ские ребята в спецовках» своими руками творят в стране тот разор, за который мы привыкли ру­гать их начальство. Рядовых работников мы по привычке оправдываем тем, что надо же им ку­шать хлеб, вот они и выполняют, что приказано. Но ведь и их начальство хочет кушать!

У Ф. М. Достоевского в «Записках из Мертво­го дома» имеется любопытное размышление: «Мне пришло раз на мысль, что если б захотели вполне раздавить, уничтожить человека, нака­зать его самым ужасным наказанием, так что самый страшный убийца содрогнулся бы от это­го наказания и пугался его заранее, то стоило бы только придать работе характер совершен­ной, полнейшей бесполезности и бессмыслицы... Если б заставить его, например, переливать во­ду из одного ушата в другой, а из другого в пер­вый, толочь песок, перетаскивать кучу земли с одного места на другое и обратно,-?- я думаю, арестант удавился бы через несколько дней или наделал бы тысячу преступлений, чтоб хоть уме­реть, да выйти из такого унижения, стыда и муки».

Невольно возникает впечатление, что великий писатель «чего-то не додумал». Действительно, у нас не арестанты, а обычные советские люди выращивают овощи и тут же их закапывают, за­ведомо бесцельно перевозят с места на место миллионы тонн грузов, добывают полезные иско­паемые, рубят лес и тут же выбрасывают или

190

уничтожают добытое и срубленное. Что уж там перетаскивание кучи земли по сравнению с мас­штабами наших планомерно-бессмысленных земляных работ по выкапыванию и закапыва­нию одних и тех же траншей! Куда уж там пере­ливанию воды до нашей мелиорации. И никто от этого не удавился. Люди десятилетиями зани­мались и продолжают заниматься подобным, но до сих пор очень робко проявляется их стрем­ление любой ценой «выйти из такого унижения, стыда и муки».

В общем, при нелицеприятном взгляде на на­шего рядового работника его доблести заметно блекнут. Наши люди — это, в массе своей, от­нюдь не хозяева страны. Причем они не хозяева не только потому, что им кто-то не дает быть хо­зяевами. Еще важнее то, что они смирились с та­ким положением, по существу не представляют, как может быть иначе, что значит быть хозяева­ми, сами не знают, хотят ли этого. Большинство из них привыкли быть всего лишь «винтиками», утратив при этом трудовое чувство товарище­ства и рабочей спайки. Объединяются они, как правило, лишь тогда, когда под водительством своего начальства «бьют» так называемых кри­кунов и критиканов, которым «всегда что-нибудь не нравится».

Если человек не хозяин у себя на производ­стве, то он — просто наемный работник с соот­ветствующей психологией. Характерное для на­шей действительности отношение работников к производству И. Васильев метко назвал «поден­щиной» 13. Для поденщика все равно, что здесь будет завтра: он работает день, и день этот дол­жен быть оплачен. И хотя день может растя­нуться на годы и на всю жизнь, у поденщика все

200

равно останется чувство непричастности ко і му происходящему.

И. Васильев замечает, что до революции НІ і поденщиками всегда был хозяин — их нанима­тель. Теперь же начальник — это такой же ВО денщик, только рангом повыше. Следовательно, нынешних управленцев и исполнителей объеди­няет то, что они—поденщики государства, одни из которых приставлены смотреть за другими. Прежде хозяин зорко следил за тем, чтобы по­денщики качественно выполняли свою работу. Теперь же смотреть некому. Вот и возникает круговая порука управленцев и исполнителей, когда они сообща занимаются ничегонеделани­ем. Эта-то круговая порука, основывающаяся на взаимной выгоде бездельников, и направляется против всех тех, кто что-то там изобретает, вне­дряет, старается сам и действует на нервы дру­гим, побуждая и их стараться. Единственное, в чем они дружно в ответ постараются, так это в том, чтобы отбить у «этого ненормального» охо­ту стараться впредь.

Для системы отношений «поденщины» вообще характерно обособление различных групп людей по горизонтали. Вы никогда не задумывались, почему столь часто враждуют соседние отделы, лаборатории и бригады, смежные предприятия, министерства одного профиля? Причем, любой человек в одном ведомстве волком смотрит на та­кого же, как он сам, в другом ведомстве, но блю­дет честь фирмы и никогда не вынесет сору из избы.

В «Немецкой идеологии» К. Маркс и Ф. Эн­гельс анализируют систему отношений личной зависимости в феодальном обществе. При этом они характеризуют строй цехового ремесла:

201

«Подмастерья и ученики были организованы в каждом ремесле так, как это наилучшим обра­зом соответствовало интересам мастеров; патри­архальные отношения между ними и мастерами придавали последним двойную силу: во-первых, мастера оказывали непосредственное влияние на всю жизнь подмастерьев, и во-вторых, работа подмастерьев у одного и того же мастера была действительной связью, объединявшей их против подмастерьев других мастеров и обособлявшей их от последних; наконец, подмастерья были связаны с существующим строем уже в силу своей заинтересованности в том, чтобы самим стать мастерами. Поэтому если плебеи и подни­мали иногда мятежи против всего этого город­ского строя,— мятежи, которые, впрочем, вслед­ствие бессилия этих плебеев не приводили ни к какому результату, — то подмастерья не шли дальше мелких столкновений в рамках отдель­ных цехов, столкновений, неразрывно связанных с самим существованием цехового строя» 14.

Не правда ли, немало общего с нашей дей­ствительностью? Тут вам и иерархическая струк­тура, и отчуждение по горизонтали при сраста­нии по вертикали, и расчет на продвижение по службе. На этом примере К- Маркс и Ф. Энгельс объясняют причины устойчивости феодальной социальной структуры: попав в эту «кристалли­ческую решетку», человек уже практически ни­как не может повлиять на нее как на целое, не может проявить личную инициативу.

Этим объясняется и прочность командно-адми­нистративной системы управления. Если на пер­вый взгляд может показаться, что она очень хрупка, что бюрократов так же легко сбросить, как седока с лошади, то при ближайшем рас-

смотрении оказывается, что все, как говорится, «схвачено», что вертикальные связи накрепко цементируют всю систему.

Именно эти размышления заставляют еще и еще раз задуматься о том, какой тип отношений между «верхами» и «низами» будет характерен для системы хозрасчета. Нельзя не считаться с той печальной действительностью, что сегодня рядовые работники слишком надежно «повяза­ны» бюрократической системой. Поэтому велика вероятность того, что даже при системе выборов директоров предприятий демократического кон­троля за администрацией может не получиться.

При всей важности этой меры не следует за­бывать о том, что, как правило, директорами по­ка что избирают именно тех, кого предлагают министерства и другие органы управления. Если же «низы» решают по-своему, то высшие органы управления объявляют руководителям-выскоч­кам настоящую войну, не давая им нормально работать. Характерный пример этого — история с избранием директором таксопарка в Иваново водителя С. Звонова, в случае с которым руко­водство объединения «Ивановоавтотранс» по­шло даже на то, чтобы путем реорганизации ли­шить предприятие самостоятельности, лишь бы не дать реальной власти человеку «не своего круга» 15. В этих условиях среди большинства работников остается живучим представление, что лучше уж пусть руководит тот, кто угоден «верхам», дабы не стало еще хуже.

Но если хозрасчет не разрушит бюрократиче­ского типа управления на предприятиях, а сра­стется с командной системой, то бед в будущем это принесет немало. Если сегодня по горизонта­ли мы имеем только отчуждение, то завтра, в

202

203

условиях действительной самостоятельности предприятий конкуренция между ними может вырасти в подлинную экономическую войну. Мо­жет случиться так, что конкуренция, совершенно необходимая при хозрасчете, выйдет из-под ка­кого-либо контроля, а ориентация хозрасчетных предприятий на увеличение собственной прибы­ли может превратиться в коллективную жажду наживы. Может, наши опасения и не слишком реальны, но кто поручится за то, что не случит­ся худшее?

В поисках пути

Единственным залогом того, что наше будущее развитие пойдет по более разумному и прямому пути, может быть, с нашей точки зре­ния, лишь глубокое понимание сути отношения людей к труду при социализме, перспектив этого отношения. А для такого понимания нет более живительного источника, чем мысли В. И. Лени­на о социалистическом строе. Поэтому предла­гаем читателям вместе с нами проследить за эти­ми мыслями.

Надо сказать, что В. И. Ленин вплотную взял­ся за осмысление путей построения социализма лишь накануне Октября, то есть тогда, когда осознал реальную возможность перерастания буржуазно-демократической революции в социа­листическую. Летом и осенью 1917 г. он пишет три основные работы, содержащие анализ этой темы: «Государство и революция», «Грозящая катастрофа и как с ней бороться», «Удержат ли большевики государственную власть?». Важное значение для формирования взглядов В. И. Ле-

нина, выраженных в этих трудах, имел его труд по анализу новых явлений современного капита­лизма, законченный незадолго перед тем,— «Им­периализм, как высшая стадия капитализма».

Последовательно исходя из революционной теории марксизма, В. И. Ленин был убежден в том, что капитализм неизбежно революционным путем должен будет превратиться в более высо­кий общественный строй — коммунизм, первым шагом к которому является социализм. В наи­более общем плане основой для такого убежде­ния является Марксов анализ капитализма, по­казавший, что с развитием производительных сил производство приобретает все более общест­венный характер, а это вступает в противоречие с частнокапиталистической формой присвоения и делает неизбежным переход к общественной собственности на средства производства. Анализ империализма еще больше убеждал в этом, по­скольку концентрация и централизация произ­водства, капитала и труда достигли теперь но­вого качественного уровня, взаимозависимость всех сторон экономической и политической жиз­ни общества резко возросла, а сама система ча­стного присвоения все более подтачивалась мо­нополизацией производства, установлением кон­троля за его ходом небольшой горсткой капита­листов. Наконец, срастание силы государства с силами монополий создало новую форму кон­троля за производством — государственно-моно­полистический контроль, охвативший все отра­сли экономики и подчинивший интересам моно­полистического капитала всю политику.

В. И. Ленин пришел к выводу, что достигну­тая степень контроля есть предел возможностей капитализма, что она еоздлет реальный меха-

205

204

низм для контроля за производством со стороны всего общества и что поэтому при империализме складываются предварительные условия для со­циалистического регулирования общественного производства, а значит, и объективные предпо­сылки социалистической революции,— все дело лишь за наличием соответствующих обществен­ных условий (революционной ситуации, передо­вых общественных сил и т. д.). Более того, В. И. Ленин делает вывод, что социализм — это и есть государственная монополия, обращенная на пользу всему народу.

Анализ развития политической ситуации в Рос­сии после февраля 1917 г. показал, что условия для социалистической революции все более соз­ревают. С чем же идти к революции? И В. И. Ле­нин решил опереться на весь опыт развития капитализма, исходя в своих планах из того, что социализм можно построить лишь путем даль­нейшего развития тех тенденций, которые вы­зревают при капитализме, но вступают в про­тиворечие с системой его производственных от­ношений.

Не случайно поэтому, что в своих работах 1917 г. В. И. Ленин и в качестве спасения от ката­строфы, к которой вела Россию империалистиче­ская война, и в качестве переходных мер, подго­тавливающих социалистическое строительство, требует усиления контроля со стороны общества за всеми экономическими процессами. Главное при этом — заменить реакционно-бюрократиче­ский контроль сверху революционно-демократи­ческим контролем снизу, поскольку иначе всякий контроль остается недейственным и превращает­ся в обман народа.

В целях осуществления контроля самих трудя-

20ь

щихся за производством и финансами В. И; Ле нин предлагал: национализировать все баи ки, сделав невозможными частные финансовые операции, не контролируемые государством и идущие вразрез с его интересами; национализи­ровать крупнейшие монополистические союзы капиталистов и подчинить их предприятия рабо­чему контролю; уничтожить всякую коммерче­скую тайну, сделав все стороны экономической жизни доступными для гласности и контроля; создавать всевозможные формы объединения трудящихся и производителей (потребительские общества, союзы рабочих, торговцев, мелких соб­ственников и т. п.).

Объединение трудящихся играло в этой прог­рамме особую роль. В. И. Ленин исходил из то­го, что вся логика человеческой истории состоит во все более всестороннем развитии взаимосвя­зей между людьми. Коммунизм, в этом плане, должен обеспечить всеобщность связей между людьми всего мира. Кроме того, именно в объе-диненности трудящихся заключается их главная сила в отстаивании своих интересов. Реальность различных форм объединения — по разным про­фессиям, целям работы, отраслям труда и т. п.— должна основываться на заинтересованности в них самих трудящихся, поэтому общим принци­пом таких объединений должно быть объедине­ние по интересам. Именно здесь лежит ключ к возникновению новых, подлинно человеческих форм общности людей — коллективизма, товари­щества, заботы не только о ближнем, но и о дальнем.

В целом значение предоктябрьской программы В. И. Ленина состоит в том, что она как бы «ух­ватила» связь времен — прошлого, настоящего

207

и будущего в развитии человечества, да еще и сумела спроецировать ее на конкретные условия России. На этой основе и были сделаны первые шаги молодой Советской власти. Именно от этой отправной точки В. И. Ленин пошел в своем ана­лизе социализма дальше.

В первые месяцы после Октябрьской револю­ции В. И. Ленин пишет такие важные работы, как «Проект положения о рабочем контроле», «Проект декрета о проведении в жизнь национа­лизации банков и необходимых в связи с этим мерах» и «Как организовать соревнование?», в которых разворачивает свои идеи в комплекс кон­кретных организационных мер. Здесь речь уже идет о конкретных функциях рабочего контроля, о его связи с государственным регулированием, о проблеме повышения производительности труда, о введении трудовой повинности, о развитии ини­циативы трудящихся и т. д. Но главный упор в решении этих вопросов делался на налаживание повсеместного, всеобщего, универсального кон­троля и учета за производством и распределени­ем продукции со стороны самых широких масс трудящихся. В. И. Ленин пришел к выводу, что такой контроль и учет есть суть социалистичес­ких преобразований.

Уже здесь он вплотную подходит к проблеме отношения к труду при социализме. С его точки зрения, введение трудовой повинности для иму­щих классов и распределение продовольствия че­рез потребительские общества обеспечивали вы­полнение принципа «кто не работает, тот пусть не ест», ставили барьер для возникновения не­трудовых доходов. Следовательно, в вопросе о принуждении к труду представителей нетрудя­щихся слоев населения В. И. Ленин рассчитывал

не на грубую силу, а н,а контроль обЩ10Тйй и

ЭКОНОМИЧеСКОе Принуждение. Но ЄСЛИ С Ht'l|

выми слоями ситуация была более или мене ной, то сложнее обстояло дело с самими рнбу чими.

Среди рабочих совершенно определенно обил ружилась старая мелкобуржуазная привычка «урвать кусок побольше и удрать». В. И. Лепим призывал к борьбе с ней, но средства этой борь бы оставались довольно неясными. Расчет делал­ся на то, что в условиях освобождения рабочих от капиталистической эксплуатации их творчес­кая энергия получит широчайший простор, и лю­ди сами потянутся к инициативной, напряженной работе, а пример одних увлечет и других.

Но вся беда в том, что, как уже давно извест­но, в условиях нищеты и разрухи поведение лю­дей резко поляризуется: одни доверяют только своим инстинктам и думают лишь о хлебе насу­щном, а другие забывают обо всем земном и с беспредельной самоотверженностью идут в бой (все равно, будет ли это фронт войны или трудо­вой фронт). Меньше всего места при этом оста­ется для нормального созидательного труда, вза­имной терпимости и уважения прав друг друга. Постепенно становилось ясно, что рабочие, вос­хищающие своей твердостью и сплоченностью в борьбе с капиталистами и в революционных бит­вах, в мирных условиях социалистического стро ительства еще полны мелкобуржуазных пережи­тков и склонны смотреть на повседневный труд скорее как н,а обузу.

После заключения Брестского мира, когда за­дачи мирного строительства вновь перешли в практическую плоскость, В. И. Ленин с еше боль­шим вниманием обращается к проблеме борь-

208

8 9-uie 209

бы с мелкобуржуазностью, чему в значительной степени посвящена работа «О «левом» ребячест­ве и о мелкобуржуазности», а также серия ста­тей и выступлений об очередных задачах Советс­кой власти. Причем мелкобуржуазную опасность В. И. Ленин видел не только в миллионах кре­стьян, подрывавших государственную монополию на торговлю хлебом и усиливавших тем самым анархию в экономике, но и в мелкобуржуазных тенденциях в самом рабочем классе и даже в мелкобуржуазных тенденциях и настроениях значительнрй части руководителей партии боль­шевиков.

Характеризуя типичные черты мелкого бур­жуа, В. И. Ленин указывал, что ему, с одной стороны, присущи «сверхреволюционность», тяга к командным методам и насилию, бонапартизм, бюрократизм и формализм, а с другой — обособ­ленность интересов, неверие во все общественное, потребительское отношение к обществу, парази­тизм, анархичность, дряблость, тенденция к бес­порядку и развалу. Распространенность подоб­ной психологии наложила, как мы знаем, свой отпечаток на всю нашу историю. Вот эту-то мел­кобуржуазную стихию В. И. Ленин считал глав­ным врагом социализма, поскольку она в наи­большей степени препятствует установлению со­циалистического контроля и учета, то есть суще­ству революционных преобразований.

Вся проблема состояла в том, как мелкобур­жуазную стихию подчинить своему контролю, цаладить снабжение рабочих хлебом и не подор­вать при этом социальную базу Советской вла­сти. Но времени на ее решение история не отпу­стила— началась гражданская война. И одна из важнейших ее причин — отсутствие прочного со-